Теперь я стеллинг!
Шрифт:
Поводив взглядом по кругу, я наткнулся на двух практически идентичных стеллингов друг другу: они сидели рядом, почти что жались друг к другу. Одинаковые бурые рубахи и холщовые штаны, причёски (растрёпанные свободно лежащие), цвет волос (бледно-жёлтый, «пепельный блондин») глаза (один красный, другой синий), поведение, манеры… проследив за моим взглядом, Восьмая кивнула. Близнецы переглянулись, после чего поднялись и синхронно высказались:
— Одиннадцатая!
— Двенадцатая! — потом, разом повернувшись на меня, поклонившись и приложив руку к сердцу, произнесли хором, в унисон:
— Добрых тебе звёзд, Тринадцатая! — затем, снова рассинхронизировавшись, стали говорить друг за другом:
— …Мы очень…
— …Очень рады…
— …что ты снова…
— …ты снова с нами…
— …с
— …Сестрёнка Тринадцатая! — оу, май гад! И пусть последнюю фразу они снова молвили хором, сложив вместе руки, легче мне не стало. Ма-а… в натуре, это вынос мозга ака «Уизли стайл». Моя голова… да ещё и орут, тараторят, писклявыми голосками… У… Что ж я маленьким не сдох…
Когда я немного отошёл от «представления» (у меня натурально поплыло перед глазами), поднялась последняя сестра, которая себя никак не проявляла весь вечер. Она не смеялась, не болтала, а сидела несколько поодаль, молчаливо наблюдая за обстановкой. Её лицо было частично скрыто за угольно-чёрным капюшоном, виднелась только линия губ.
— Что ж… осталась только я, да? — тихо произнесла она, точно бы не обращаясь ни к кому конкретному. Затем, она обнажила своё лицо.
Приятное, несколько резкое. Глаза — ярко-ярко зелёные, волосы — бледно-бледно золотые, почти в белый, короткие и сильно растрёпанные, торчавшие во все стороны иголками. Вокруг левого глаза — татуировка в виде чёрной линии, которая, ломаным образом, уходила куда-то вниз. Вместе, она создавала вид одновременно пугающий и притягательной… ровно до тех пор, пока не встретитесь взглядами. Холод, холод, даже не высокомерие, как у Пятой, а льдисто-спокойный хлад. Честно скажу, я поёжился и заметил, как остальные товарки сделали тоже самое.
— Четвёртая.
Бросив эту фразу, она снова скрыла лицо, после чего взяла ложку и продолжила есть суп. Некоторое время висела тишина, во время которой я даже, впервые с момента моего попадания, смог услышать стук своего сердца.
— Ну… Она всегда была не совсем от этого мира… хе-хе… — наконец, не выдержала гнетущей тишины Восьмая, издав нервный смешок.
Что ж… вот я и познакомился с моей роднёй… хе-хе… Бандзай, блин…
Поздравляем! Вы успешно познакомились со своей новой семьёй! (очки опыта + 4)
Систем… отвянь, а? И без тебя хреново…
Глава 12
Глава двенадцатая, в которой герой снова идёт в школу, и, покуда он начинает превозмогать, мы вспоминаем об одном скромном, обиженном Аре.
Знаете, пусть я и вырос единственным ребёнком в семье, но правило любой многодетной ячейки «Клювом не щёлкают», я усвоил очень хорошо ещё в прошлой жизни, когда устроился на работу. И «не щёлкать», кстати, в данном случае было понятием очень растяжимым, я бы даже сказал — философским. Потому что… как сказать… кто-то, надеясь на преференции и поблажки — стучал на каждый промах коллег; кто-то сам организовывал ситуации, в которых ты неизменно бы скомпроментрировал себя; кто-то — стравливал народ, чтобы тихонько поржать из-за угла. Одним словом, я попал в весёлый гадюшник. И пусть только мне попробуют сказать, что это прерогатива женских коллективов — в нашей компании, кстати, было всего три девушки (ну, сначала) — секретарша шефа, главбух Нина и уборщица Айгыль. Что абсолютно не мешало «чётким и нормальным пацанам» устраивать друг другу такие подставы и гадости, что женский серпентарий, как-то, и рядом не стоял.
Моё положении в этой социальной структуре располагалось лишь чуть выше нашего старенького деда охранника и Вовчика (над которым потешались все, кто только мог и не мог). То есть, не дно, но придонье. И сложилось так лишь потому, что я, когда устраивался туда, думал об этом месте, как о временной мере. Тогда, будучи наивным и глупым, я всё ещё верил в то, что вот, за следующим поворотом, меня ждёт работа моей мечты… В общем, менялись кадры, увеличивалась зарплата, фирма росла вверх и вширь, а моя скромная должность младшего менеджера лишь слегка эволюционировала до должности «Менеджера по продажам». То есть,
В общем, к чему я это всё вспомнил: атмосфера в нашей семье очень напоминала гадюшник моей работы из прошлого мира. Тоже хитросплетение интриг, хитростей, каких-то внутренних подстав, а так же — та же строгая, но очень чёткая иерархия, суть которой… ну, как в армии: «Кто кого может гнобить». Сержант дрючит рядовых, сержанту вставляет пистоны младлей, младлею — старлей, и так далее… не, вы не подумайте: я не служил, признаюсь честно. Тихо откосил в своё время, когда было не очень дорого и не очень сложно. Но, волею судеб, был всё же очень наслышан о местных порядках, пусть и очень приблизительно.
Так вот… место Тринадцатой — где-то под плинтусом. Её гнобили даже те, кого она сама бы, я думаю, с лёгкостью могла бы нагнуть. Вроде той же противной «Тройки», которая, сколько я на неё не смотрел, отчётливо придумывала план мести.
Я же, снова скосился на свою, уже порядком остывшую тарелку. После чего, дрожащей рукой, зачерпнул полную ложку и поднёс её ко рту…
В это же мгновение, заметил, кстати, что вернулась Вторая, неся котелок, на этот раз с ароматно-пахнущим вторым (тавтология однако, но что поделать). Овощи, в подливе. Она, кстати, даже не поморщилась, заметив, что котелок из-под супа не только «не уменьшился» в плане объёма содержимого, но лишь добавился; впрочем, я это отметил уже краем глаза, а пока… пробовал «Творение УП».
Вот, положил его на язык. Вот, начинаю жевать…
М… м… сглотнул. И вдруг обнаружил, что оказался под перекрестьем взглядов моих товарок: они замерли, но в их глазах так и играло предвкушение… Двойка, кстати, тоже встала в ступоре, не смея, как мне показалось, даже дышать.
— Ребят, зря вы на неё ругаетесь, — сказал я, наконец, полностью проглотив содержимое. И, надо заметить, нисколько не кривил душой: да, солоновато, горьковато, сладковато (даже не спрашивайте, как такое возможно), вязко, и складывается ощущение, будто бы жуёшь тину, но, суммарно — вполне съедобно. Если, конечно, перебороть внутреннее отвращение. Уже совершенно не боясь, я зачерпнул вторую ложку, да и ловко отправил её в рот. И, жуя, добавил: — По сравнению с той баландой, которой меня кормили на зоне — королевский ужин.
— Ба-ла-ндой? Назонэ? — упс! Не заметил, как перешёл на родной язык. Нет, должен признать что даже у меня, носителя, в местных реалиях он выходил… ну… с некоторым акцентом, точно бы у иностранца, пусть и неплохо владеющего оригиналом. А Восьмая, всё ещё пребывая в точечном офигевании (у неё даже бровь дёргалась… и уши!), только и нашла в себе силы, чтобы переспросить. На что я слёту ответил:
— Баландой — еда в застенках темницы, назоне — жаргонное название тюрьмы, — вероятно, я своим внезапным спичем, знатно вынес мозг коварным сестрицам: готов поклясться, что, пока Восьмая мотала головой и прикладывала руку ко лбу, у Пятой прочиталось на лице нечто вроде интереса… Двойка же, даже не смея пошевелиться, только и провожала глазами исчезающие в моём рту ложки.