Тепло и свет
Шрифт:
– Ладно, – сказал он наконец. – Пусть он поживет. Но платить тебе все равно придется. Раздевайся.
И Принцесса дрожащими пальцами, торопясь, начала расстегивать платье…
Оля! Простите, что я заставил Вас прочитать все это. Понимаете, все так и было, и что-то пропускать и недоговаривать, мне кажется – значит, проявить неуважение к тем, кто это перенес и пережил. Художник как-то сказал мне: «Какой смысл говорить правду, если говорить не всю правду?» Я долго пытался придумать возражение, но так и не смог. Как и на жуткий афоризм одного японца: «Терпение – это романтическая трусость».
Сегодня я не могу больше писать, я страшно устал. До свидания.
10.09.84.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
Здравствуйте,
Начинаю это письмо с твердым намерением дорассказать все до конца. Получится или нет, не знаю, но постараюсь.
Будет, думаю, лучше, если я сразу перескочу через три дня, коротко перечислив основные события. Продолжалась выбраковка, хотя и не так интенсивно, как в первый день: исчезало по два-три человека за сутки. По-прежнему ссылались на заговор. Согласно официальной версии, заговорщики злодейски убили Пастора, мстя ему за участие в разоблачении сообщников; похороны Пастора завершились всеобщим траурным парадом, который принимали, стоя рядом на дощатом помосте, напоминающем эшафот, Полковник и Клерк: оба при орденах и с черными бантами на груди. На строевую подготовку теперь отводилось меньше времени, зато каждый должен был пять часов в день отработать на благоустройстве – под наблюдением инспекторов ДИСа. Физик вела рискованные разговоры и к концу третьего дня у нее уже была группа человек в семь. Клерк развернул тайную торговлю презервативами, получая за них разные милые безделушки или услуги; кстати, члены ДИС снабжались ими бесплатно. Полковник не без труда одолевал Наполеоновский Кодекс – он желал знать, как в тех или иных случаях поступал его предшественник. Доктора в преддверии свадьбы подкармливали его стимуляторами, а Клерк раздобыл где-то порнографический журнал, и Полковник, разглядывая картинки, ощутил кое-что полузабытое и очень обрадовался. Клерк часто заглядывал на полчасика к Принцессе. Мастер продолжал делать бомбы. Художник закончил картину.
– А вам не кажется, что вы акцентировали внимание не на том, на что следовало? Представьте себе, какого мнения о нас будут потомки, если оставить все как есть? – вопрошал Полковник, переводя взгляд с Художника на картину и обратно.
– Но вы же не собираетесь оставлять все как есть, – пытался возразить Художник. – Я слышал, грядут перемены. Поэтому изображение тягот и мук предков только оттенит счастливую жизнь потомков. Кстати, давайте я напишу ваш портрет. В полный рост, а? Вот здесь, рядом? Мне кажется, вы пренебрегаете портретами. Все великие диктаторы обожали свои портреты.
– Это позже. Это мы с вами обязательно обсудим, но сейчас давайте не отвлекаться. Ведь согласитесь: военное правление было жестокой, но вынужденной мерой…
– Скорее вынужденной, но жестокой.
– Не вижу разницы. Не перебивайте. Так вот: уроки его учтены, виновники злоупотреблений наказаны, так стоит ли ворошить былое? Тревожить, так сказать, тени? У нас ведь с вами иные цели: не предупреждать о чем-то потомков, а нести им свет и радость мирного труда землепашца и садовника, ученого и конструктора, военного и э-э… этого… антерпринера. Почему у вас все так мрачно? Разлейте синеву на холст, пусть наполняются ветром паруса, колосятся хлеба, вздымаются мосты и плотины, пусть люди поют и танцуют, мечтают и смеются, читают мемуары античных авторов и стихи великих поэтов, любуются красотами гор и долин, городов и парков, а вот здесь, в углу, пусть обнаженные девушки купаются в волнах прибоя. Отринем излишнее пуританство! Пусть знают потомки, что мы умели повеселиться, умели выпить и закусить, любили женщин и музыку – кстати, на вашей картине совсем нет музыки! – и так далее. А этого, вашего, не надо. Переделайте. Да, и вот еще что: вы слышали, я так понял, что принята программа улучшения рода человеческого. Это значит, что в грядущих поколениях число мужчин будет в десять раз меньше числа женщин. В своих работах вы должны руководствоваться этими соотношениями.
– Но ведь это же прямой подлог!
– Вы это называете подлогом, а мы – профилактикой неоднозначного восприятия.
– Послушайте, Полковник: у нас было прошлое, сложное, жестокое, запутанное, странное, но наше,
– Да в гробу я видел эту твою историю! Что ты там нашел-то такого, что стоит ценить и помнить? Нам сейчас предоставилась единственная возможность наконец-то привести ее в порядок! Мы вычеркнем и забудем все грабежи и глупости, все эти заговоры и революции – на кой они нужны?! Мы заново напишем все – и вот тогда это будет поистине великая история великого народа!
– Кто это – мы? Вы и ваш Клерк?
– Я и мой министр.
– Ну представляю, что вы там напишете! Так вот, запомните: с сегодняшнего дня я тоже начинаю создавать историю! У меня хорошая память, и работаю я быстро. И я знаю, где прятать мою работу, чтобы вы-то уж ее никогда не нашли. Но я – учтите – буду свято придерживаться фактов, и когда потомки сравнят вашу стряпню и то, что было в действительности, неужели, вы думаете, они не поймут, где правда? Вот уж точно получится бомба времени!
– Вы даже не успеете пожалеть, – сказал Полковник и удалился.
– Посадить его в какую-нибудь пещерку, закрыть – и пусть малюет ваши портреты, – предложил Клерк.
– Нет, – сказал Полковник. – Он такое намалюет… Надо его убрать. Только сделайте это тихо – и так, чтобы я ни о чем не догадывался. А портреты – это любой сумеет.
Поздним вечером этого дня, дня накануне бракосочетания Полковника и Принцессы, в Ковчеге началась и закончилась партизанская война. Отряд Физика был заперт в отдельной пещере патрулями ДИСа и почти весь перебит. У партизан было три бомбы, но одна не взорвалась. У патрулей были арбалеты. Однако Физик и один из партизан, оба раненные, прорвались и скрылись. Ночью партизан умер. Физик сумела пробраться в мастерскую Мастера.
– Господи, что с вами? – ужаснулся Мастер.
– Не спрашивайте, – прошептала Физик, – я не могу…
– Ложитесь скорее.
– Меня ищут.
– Здесь не найдут, я вас спрячу.
– А солнце светит сильнее, я видела…
– Давайте я вас перевяжу.
– Не надо, я сама. Дайте только бинт. Я не брежу, правда, сильнее. Я шла и видела.
– Хорошо, хорошо, молчите. Потерпите чуть-чуть…
– Больно…
– Все уже.
– Они всех перестреляли. Как в тире.
– Молчите ради бога, вам ведь больно говорить.
– Ерунда. Как в тире, понимаете? Пока мы подошли на бросок…
– Держитесь мне за шею, я вас перенесу в другое место.
– Так обидно – как в тире.
– Все, здесь вас не найдут.
– Какой-то тайник?
– Не знаю, для чего это предназначалось. Я случайно наткнулся. Снаружи дверь совсем незаметна.
– Здорово. Дайте воды, а?
– Нельзя, наверное?
– Меня же не в живот.
– Если не в живот, то можно?
– Можно.
– Сейчас принесу.
Когда Мастер вернулся с водой, Физик уже спала, разметавшись на диване. Он постоял немого над ней, прислушиваясь к дыханию, поставил стакан на столик в изголовье и вышел, прикрыв за собой секретную дверь. В мастерской он сел в кресло и задумался. Ему было о чем подумать.
Под утро он задремал и увидел странный сон. На песке умирала русалочка. Он схватил ее на руки и бегом понес куда-то, где была вода, но воды там не оказалось, на всей земле не было воды, и только в одном месте посреди пустыни зияла темная воронка, и из нее тянуло сыростью, края воронки были зыбки, но он колебался только миг – и ступил на край, и сразу же песок потек под ногами, и он как мог быстро побежал вниз, чтобы упредить эту песчаную лавину, которая ринулась, нарастая, следом за ним, и уже воздуха не хватало для этого безумного бега, и он проснулся – но за какую-то долю секунды до пробуждения успел заметить – или показалось? как там, внизу в черном зеркале воды отразилось солнце… Проснувшись, он все забыл.