Теплоход "Иосиф Бродский"
Шрифт:
Уголь тек сочно-синий. Машинист комбайна Федюля, белозубый, с закопченным лицом, умерял рукоятями слепое громыханье машины. Высвечивал длинным, укрепленным на лбу огнем пыльные вихри. Припадал грудью к брускам механизма, будто шептал, уговаривал, побуждал на страшное, непосильное дело. Комбайн, как железный зверь, опущенный в шахту, обреченный умереть в бронебойной работе, сточиться об уголь, слушал машиниста, доверяясь ему в своей слепоте и силе.
«Так, погоди… — волновался Степан, наблюдая работу комбайна. — Федюля, раззява, профиль держишь иль нет? — Он вглядывался в белую млечную жилку кварца, отделявшую пласт от породы. — Вон куда двинул… Чуть ниже возьмет, и конец… Уголь сточит, а порода пух, прах, стояки начнут проседать… Ну сейчас напортачит…»
Федюля словно угадал его тревогу, надавил рукоятки и кнопки. Сместил фрезу, оторвал от кварцевой жилки.
«Так, хорошо, — думал Степан, орудуя лопатой, кидая на транспортер ошметки угля. —
Рабочий просек, окруженный чешуйчатой железной защитой, шевелился, опираясь на гидравлические колонны, как гигантская лапчатая гусеница. Степан, махая лопатой, видел, как близко от него крепильщик Скатов тянет рукоять управления. Стойка мягко, тягуче вбирала полированную опору. Ослабленный свод начинал трещать и ломаться. Сквозь верхние щели прорывались сыпучие черные струи. Осколки громыхали о каску. Застилали пылью огни. Скатов, задыхаясь, весь окутанный острой резью кристаллов, двигал домкрат, толкал тяжеленную повисшую лапу. Нехотя лапа выпускала пяту, принимала новое давление свода, мощно его подпирая. А рядом, за железной стеной, с костяным страшным треском рушилась пустая порода, навеки погребя пространство, где только что плясал человек.
Степан надрывался в работе. Где-то в чеченских горах шел скоротечный бой. В ночной дискотеке танцевали веселые люди. Под лунным сиянием плыл белоснежный корабль, и в каюте, в зеркальном блеске, стояла обнаженная женщина. Две его дочки спали в духоте комнатушки. Жена Антонина слабо вздыхала во сне, слыша биение ребенка. А он в глубине держал их всех на плечах, посылал им из центра земли свое немое, благоговейное слово.
Теплоход плыл по зеркальной воде, стеклянно-про-зрачной, недвижной, в которой отражалось высокое голубое облако. Далеко у берега мерцала бегущая, ударявшая в камень волна. Утка взлетала, оставляя на воде солнечную слепящую черту. В далеких лугах было пестро от цветов — краснело, белело, желтело. Глаз, восхищаясь разноцветными живыми коврами, угадывал в них невидимую кипящую жизнь — бессчетных бабочек, шмелей, пестрых мух, красных коростелей, сизых соколят, и ветер приносил на палубу запах земляники и меда.
В кают-компании стала собираться публика, приглашенная на спиритический сеанс и гадания. Гости рассаживались вольными рядами вокруг стола, с благодушными, чуть насмешливыми лицами. Кают-компания наполнялась любопытствующими. Уже проплыла и угнездилась в первых рядах черная, засаленная шляпа Боярского. Прохохотали шевелящиеся усы Михалкова, обнажая крепкие собачьи зубы. Круцефикс, редко появляясь на публике после своего предательства, прошел бочком и сел у стены, выставив комочек бороды, похожей на прилипшую котлетку. И только когда помещение было заполнено и начал раздаваться нетерпеливый ропот, появилась волшебница и ведунья Толстова-Кац. Она была облачена в необъятные белые одежды, которые пенились на ней, словно парус. Золотые нити на ее туалете создавали ощущение царственности. На голове красовался белоснежный тюрбан, украшенный павлиньим пером. Туфли, шитые бисером, выглядывали из пышных шаровар. На плече сидела желтоглазая живая сова, щелкая клювом. Ворожея внесла и водрузила на стол магическую пирамиду, в которой морозно пылала застывшая радуга. Поставила медный светильник в виде змеи и зажгла в нем свечу. Высыпала кипу длинных стальных булавок, на конце которых мерцали шарики из оникса, аметиста, рубина. Длинные перчатки, скрывавшие руки, придавали ей сходство с хирургом, который раскладывает на операционном столе инструменты. И только Есаул, вошедший последним и вставший в тени гардины, знал, что перчатки маскируют ожоги и порезы рук, которые колдунья получила, тронув сокровенное пулевое отверстие, где таилась драгоценная бусинка.
Некоторое время чародейка взирала на большой портрет Иосифа Бродского, украшавший кают-компанию. Из рамки красного дерева смотрело изнуренное, с большими глазами, лицо иудейского мученика, прозревавшего весь скорбный путь богоизбранного народа от грехопадения, египетского плена, исхода, бессчетных гонений и рассеяний до напрасной попытки создать государство Израиль, обреченное пасть под ударами палестинских гранатометов.
— Господа, — прервала молчание Толстова-Кац, — прежде чем я начну спиритический сеанс и потревожу дух Иосифа Бродского, может быть, вы скажете мне, кем он был? Что вы знаете о Иосифе Бродском? — Она обвела собравшихся испытующим взглядом, и сова на плече повторяла ее движения, нацеливая на гостей рыжие пронзительные глаза.
— Бродский? Език? — оживился Малютка, услышав знакомое имя. — Был такой беспредельщик, угольный посредник, накручивал как хотел. Предупреждали его, упрашивали. А он ни в какую. Пришлось пристрелить.
— Бродский Иосиф? Как не знать! — радостно встрепенулась мадам Стеклярусова. — Это мой дантист. Рекомендую — товар на лице! — Она с готовностью обнажила вставные зубы, которые и в ржавом черепе будут сиять белизной.
— Иосиф Бродский — известный специалист по залоговым аукционам, —
— Иосиф Бродский, насколько я помню, это вор-рецидивист из Ростова, — напрягал память прокурор Грустинов. — За ним числилось несколько убийств, он был приговорен к «пожизненному» и повесился в ростовской тюрьме при невыясненных обстоятельствах.
— В Биробиджане есть мэр — Иосиф Бродский, — отозвался спикер Грязнов. — И что интересно — антисемит. Евреев называет «жидами». И те ничего, откликаются.
— Иосиф Бродский был директором съемочной группы, когда снимался фильм «Свой среди чужих», — хмыкнули усы Михалкова. — Конечно, приворовывал, стервец, но мужик был классный.
— Господа, — с чувством легкой иронии, прощая собравшимся их необразованность и удаленность от искусств, произнесла Луиза Кипчак. — Иосиф Бродский — это замечательный поэт, сочинивший слова известной песенки про Чебурашку. Если вы прислушаетесь к звукам, которые издает при движении наш корабль, вы чутким ухом уловите мотив знаменитой песенки. Кстати, он лауреат Премии Ленинского комсомола.
Все умолкли, подавленные этим незлым, но чувствительным упреком, почувствовав себя невеждами Рядом с просвещенной красавицей. Устремили взоры на Толстову-Кац, ожидая пояснений.
— Все вы правы, — вещунья озирала гостей проницательными очами, над которыми наведенные брови выгибались синими дугами. Сова, вторя ей, поворачивала круглую голову с ненавидящими золотыми глазами. — Видите ли, Иосиф Бродский вездесущ и столик. Он был в далеком прошлом, существует ныне во множестве воплощений и никогда не исчезнет, какие бы сюрпризы ни преподносила нам история. Человечество, с момента зарождения, двигалось от одного Иосифа Бродского к другому, которые являлись в самые переломные, драматические периоды, не позволяли истории уклониться от божественного промысла. «Иосиф» на арамейском языке — «подающий знак». Иосиф Бродский — это тот, кто подает человечеству знаки, уводя за собой сбившуюся с пути историю. Таким был Иосиф, сын Иакова, проданный братьями в Египет, что предопределило появление Моисея, великий «исход», скрижали, скинию и весь иудаизм как неизбежный путь человечества. Таким был великий историк и метафизик Иосиф Флавий, предсказавший христианство. Никто не сомневается, что святой Иосиф, в семье которого родился Христос, был такой же путеводной звездой человечества. Можно перечислять без конца. Иосиф Волоцкий, знаменитый устроитель православной церкви. Иосиф Сталин, которого многие почитают святым. Иосиф Броз Тито — несрм-ненный славянский герой. Наконец, Иосиф Кобзон, чьи песни, при всей их непривлекательности и ущербности, являются «музыкой сфер» — сфер обслуживания. Иосифы Бродские есть во всех народах, на всех материках. Есть у китайцев, есть у народа майя, есть у племени зулу. Антропологи, изучающие останки австралопитеков, обнаружили у некоторых скелетов признаки Иосифа Бродского. Некоторые гипотезы утверждают, что Иосиф Бродский существовал в «дочело-веческий период», являя себя в образе динозавра. Моя же мысль, подтвержденная герменевтикой, сводится к тому, что Иосиф Бродский заявил себя уже на стадии минеральной фазы земли, в период образования гор, выделения из расплавленной магмы минералов и руд. Такие самоцветы, как топаз, изумруд, аквамарин, носят признаки Иосифа Бродского. Изучая академика Зельдовича, его теорию происхождения Вселенной, можно найти намек, что «первичный взрыв» в той или иной степени связан с Иосифом Бродским. Поэтому, господа, спиритический сеанс, участниками которого вы согласились стать, соединит вас не просто с духом усопшего человека, но с космическими силами невиданной мощи, что одновременно и плодотворно и смертельно опасно. Те из вас, кто отважится испросить у Иосифа Бродского прорицание о своей судьбе, должны знать, что ответ будет содержать не относительную, но абсолютную истину, пусть и изложенную в сомнамбулической форме его бессмертных стихов.
Все подавленно молчали, стараясь уразуметь грандиозную, умонепостижимую тайну, завесу над которой приоткрыла колдунья в волшебном тюрбане с древней совой на плече.
Есаул смотрел на портрет в лакированной рамке, — выпуклые, печальные, переполненные тайными слезами глаза, наклоненная голая шея, словно ее побрили перед ударом топора, горько сжатые губы, познавшие тщету славословий, вкусившие полынь молчания. Он чувствовал непостижимую связь, сочетавшую его, потомственного казака Есаула, и этого печального иудея, занесенного в русскую жизнь, как заносит астероид в пространство чужой планеты. Эта связь была неявной, состояла из мучительной несовместимости и сладкой нерасторжимости. Донской казак, военный разведчик, изощренный государственный муж. И иудей, печальный изгнанник, болезненный стихотворец. Они являли собой две ветви расщепленного человечества, которые пытались срастись и в тщетных попытках истребляли друг друга. Погибали в этом непрерывном борении, уповая на смерть, в которой снова сольются.