Терапевт
Шрифт:
Скрип, скрип.
– «Это тут Ян-Эрик, шустрит с поленьями…»
В животе бурно и горячо, свирепо и мощно вскипает нечто, сжигая страх и ожесточение, развязывая руки. Так ты говоришь, это Ян-Эрик? Вранье! Говоришь, вы уже на даче? Ложь! Ты меня любишь? Сволочь ты. Я в бешенстве удаляю сообщение: пошло к черту, не хочу его видеть, не хочу его знать – как будто я могу вместе с ним удалить и память о нем, как будто проблема исчезнет, потому что оно исчезло…
Убираю куриный салат в холодильник. Выключаю фильм, выключаю телевизор. Подношу бутылку к губам и допиваю остатки вина прямо из горлышка.
Лежу в спальне,
Вдох, выдох. Побарахтавшись в постели, я просыпаюсь с подушкой Сигурда на голове. Что это было? Какой-то звук? Прислушиваюсь: тишина.
А вдруг он звонил? Экран телефона темен. Времени 3.46.
Место Сигурда пустует, постель с его стороны холодная.
– Сигурд? – вполголоса зову я, потом еще раз. Встаю, открываю дверь, выкрикиваю его имя в сторону лестницы, ведущей к гостиной и кухне. – Сигурд?
Был же какой-то звук. От которого я так внезапно проснулась… Но теперь ничего. Снова ложусь.
Рядом со мной на диване без умолку трындит студентка-историчка. Повернула ко мне лицо и топит меня своими словами, брызжет, фонтанирует ими, заливает меня ими, они так и плещутся у моих ушей. Я оглядываюсь на дверь веранды – она открыта; на веранде моя подруга Ронья разговаривает с парнем, который ей нравится. Это она меня сюда затащила. Мы сидели в своей съемной квартирке и пили самбуку из дешевых коктейльных бокалов, купленных ею летом для меня в Перу, они украшены изображениями религиозных символов. Когда я их распаковала, мы хохотали до слез, и Ронья сказалa: если я первая допью, мы пойдем на вечеринку, где должен быть Тот Самый, я тебе рассказывала, а если ты первая, то поедем к этой твоей подруге на Гюльденприс, как собирались. Ронья пила быстрее, и вот пожалуйста…
Когда я села на диван, студентка-историчка спросила:
– А ты чем занимаешься?
– Учусь на психфаке, – сказала я.
А она:
– Серьезно?
А я:
– Да.
Я сразу поняла, к чему это. Обернулась в поисках Роньи, но она уже вышла на веранду.
Историчка сказала:
– Может быть, тогда ты мне посоветуешь что-нибудь. Понимаешь, папа снова женился – мои родители развелись, когда мне было десять лет, – а его новая жена… если одним словом, она просто стерва.
И далее в том же духе. Я оглядываюсь по сторонам в поисках знакомого лица. Вечеринку устроил друг потенциального парня Роньи, студент-архитектор. Он сидит на кухне; я видела, когда убирала пиво в холодильник, что он разглагольствует перед девушкой, у которой пирсинг по всему лицу, про то, как он полностью переосмыслил концепт кухни. На диванe напротив нас увлеченно беседуют три девушки, явно подруги: одна рукой обняла вторую за плечи; третья, когда говорит, похлопывает первую ладонью по бедру. Свидетельство близких отношений, в которые я не посвящена. Я не могу встрять в их разговор. Еще у обеденного
Он мне и нужен. Он один. Непохоже, чтобы его это беспокоило, но, может, это просто поза. Смотрит, прищурясь, прямо перед собой, вроде бы в задумчивости. В руке бутылка с пивом, этикетка отклеилась. Руки испачканы в краске, но они изящные, в меру неровные, какими и должны быть руки. Ногти обкусаны под корень.
Я вижу его, с обкусанными ногтями, бархатными глазами, чуть встрепанными волосами, но главное, что я вижу: он один. Он не выглядит одиноким, но он один, и я знаю, знаю, что он хочет с кем-нибудь познакомиться, с кем-нибудь занятным и неглупым, и достаточно симпатичным… с кем-нибудь вроде меня.
– Извини, – отвечаю я студентке истфака и встаю.
Подхожу к нему.
– Привет, – говорю, – это ты?
Обвиваю его шею руками и шепчу ему прямо в маленькое круглое ухо: «Притворись, будто знаешь меня».
– Привет, – отвечает он.
Я смотрю на него. Под левым глазом у него родинка; когда он улыбается, она растягивается.
– Давненько не виделись, – говорю, – с того самого дня в Берлине.
– Да, Берлин! – отзывается он. – Это сколько ж лет прошло…
– А ты поехал во Францию, как собирался?
– Нет. – Он улыбается шире, родинка еще больше растягивается, становится тоньше, но длиннее. – В конце концов поехал в Австралию. Учился два года в школе панд. Выучился на пандолога.
Я смеюсь. Хорошо, что он мне подыгрывает. Но затеяла это я. Я остроумнее.
– Да что ты говоришь… А моя панда как раз заболела.
– А что с ней такое?
– Куксится что-то. Кашляет и хрипит. Можешь помочь?
– Боюсь, что нет, – говорит он, – я не подхалтуриваю в области медицины панд. Я преподаю.
Мы широко улыбаемся друг другу. Ну всё, достаточно. Он оглядывается по сторонам, склоняет голову ко мне и говорит, понизив голос:
– А зачем мы притворяемся, что знаем друг друга?
– Хочу отделаться вон от той, на диванe.
Он тянет голову, чтобы разглядеть ее, и я вижу его затылок, сильную, здоровую жилку на нем, и меня посещает мысль, что жилистые мужчины мне нравятся.
– На вид она ростом метр шестьдесят, весит пятьдесят кило, – говорит он. – Думаю, ты ее одолеешь.
Ишь как разошелся, думаю я, хочет показать себя; и вообще некрасиво делать замечания о весе, хотя я действительно выше ее почти на двадцать сантиметров.