Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага

Амаду Жоржи

Тело ее было холодным и безразличным, почти враждебным и закрытым, опять девственница, и потому особенно желанная. Врачишка обезумел от неожиданности, никогда он не видел ничего подобного, никакая девственница с ней не сравнится, можно с ума сойти! Но Терезу в очередной раз мучили всё те же мысли: как могла она надеяться, глупая? «Это ты, Жануарио Жереба, запер моё сердце, грудь и тело!»

К

Как могла выносить Тереза Батиста такую вот неистовую, всевозрастающую страсть врачишки, который желал её и днем и ночью, думая что и она испытывает те же самые чувства. Ведь таким же был капитан, в его руках она была рабой, её чувства его не волновали.

К тому же в Букиме врач располагал своим временем как хотел, а потому ночь его длилась до полудня, и он не замечал безразличия Терезы, он-то получал удовольствие и считал его взаимным. Нет, для Терезы это была тяжкая обязанность.

Но как сказать ему, что она уезжает, что ничто и никто её здесь не держит, что она устала, не может боль­ше играть, на такое способна проститутка, но не подруга и любовница? Как сказать ему всё это, если она согласилась с ним ехать, ведь он был с ней вежлив, нежен и даже стал менее циничным и самовлюбленным? Как оставить его здесь одного, в городке, где нечем заполнить время? Однако она должна это сделать, всё это ей больше не под силу, как и надетая маска, под которой она задыхается.

И длилось все это четверо суток – как раз то время, в течение которого зараженное оспой тело покрывается гнойными пузырьками в обреченном на смерть городе.

Л

«Любовь, я жду тебя!» – зазывают прохожего написанные черной краской буквы на двери плохонького погребка, в котором даже нет электрического освещения. Здесь горит коптящая керосиновая лампа. Несколько человек пьют кашасу, жуют табак, компанию им составляют очень похожие на бабушку и внучку старая Грегория и худющая, бледная, почти зеленая, девочка по прозвищу Козочка. Обе они ждут клиентов в надежде хоть что-то заработать, сколько бы ни было, это ведь так редко случается.

Входит Закариас, здоровенный детина, арендатор с фазенды полковника Симона Ламего, он облокачива­ется на стойку, свет лампы освещает его лицо. Миссу, хозяин заведения, в немом испуге поднимает брови.

– Чистой!

Миссу выливает кашасу по мерке, указанной арендатором, тот с любопытством посматривает на жмущуюся к стене девочку: целый месяц он постился, не было денег. Вытирает рот тыльной стороной руки, перед тем как опрокинуть стакан со спиртным. Миссу переводит взгляд с лица посетителя на его руки. Закариас поднимает толстый стакан, открывает рот, гнойные пузырьки вокруг его губ становятся выпуклее. Миссу хорошо знает оспу, он сам болел и выжил, но кожа его лица и тела изрыта этой страшной болезнью. Закариас опрокидывает стакан, ставит его на прилавок, сплевывает на глинобитный пол, расплачивается и снова оглядывает девочку. Миссу берет монеты и говорит:

– А знаешь ли, друг, что у тебя оспа?

– Оспа? Да нет, это прыщи.

Старая Грегория подходит к арендатору в надежде: если вдруг девочка не подойдет, может, приглянется она, ведь ей-то добыть клиента с каждым днем всё труднее и труднее. Услышав слова Миссу, она внимательно всматривается в лицо парня, ей эта болезнь тоже знакома: пережила не одну эпидемию оспы, и почему не заразилась, неизвестно, да, это оспа, и черная. Она быстро отходит, хватает за руку Козочку и тащит её к двери.

– Эй, куда вы?! Подождите, – кричит Закариас.

В черноте вечера женщины скрываются. Закариас обращается к другим посетителям, что молча жуют та­бак, уставившись в пол.

– Это же прыщи, простые прыщи.

– А я считаю, что оспа, – настаивает Миссу. – И лучше бы вам идти к доктору, пока не поздно.

Закариас обводит взглядом тесное помещение, сидящие молчат, он смотрит на свои руки, вздрагивает и выходит на улицу. Где-то впереди маячит фигура старой Грегории, которая тащит Козочку, а та сопротивляется, не понимая, почему же старуха не дает ей заработать немного денег, хоть это и очень трудно. Зловоние

болота, грязная земля, огромное звездное небо, и пришибленный страхом Закариас пускается в сторону города.

M

Может, всё-таки закон издается, чтобы его выполняли? Закон, распорядок, часы работы? Часы работы пункта здравоохранения написаны на самом видном месте – на входной двери: с девяти утра до полудня и с двух до пяти вечера. Но одно дело написать, а другое – выполнять. Так вот, ни Масимиано, ни Жураси не любят, чтобы их отрывали: его – от изучения и заполнения карточек лотереи, её – от сочинения ежедневных трогательных писем жениху – священное время. Что же касается самого врача, то он и вовсе не придержива­ется никакого расписания, появляясь на пункте, когда ему взбредет в голову, утром или вечером, но всегда на короткое время и второпях; в случаях же срочной необходимости достаточно медсестре или сторожу перейти улицу – квартира врача находится на противоположной стороне, – и можно позвать его, вытащив, как правило, из постели, где он если не забавляется с Терезой, то спит мёртвым сном, забыв обо всём на свете, даже о своих честолюбивых мечтах и политике, проекте организовать избирательный округ в муниципалитете.

Закариас, устав хлопать в ладоши и кричать: «Эй, есть кто в доме!», колотит в дверь кулаками. Аптекарь Тезоура отсутствует – уехал в Аракажу, доктор Эвалдо – у больного, на пункте здравоохранения лишь один молодой врач. Закариас, охваченный страхом, грозит выломать дверь. Из-за угла появляется какой-то человек, убыстряет шаг, подходит к арендатору.

– Что вам нужно?

– Вы здесь работаете?

– Работаю, а что?

– Где доктор?

– Что вам надо от доктора?

– Хочу, чтобы меня принял.

– Это сейчас? Вы с ума сошли? Или читать не умеете? Вот смотрите расписание, здесь с…

– Ваша милость думает, что у болезни есть расписание? – хрипло выкрикивает Закариас и поднимает к глазам Масимиано (это был он) свои руки. – Смотрите. Я думал, это прыщи, а это, похоже, оспа, к тому же черная.

Инстинктивно Маси отступает, ему тоже кое-что известно об оспе, и он узнает её. Тяжелый аластрим, или черная оспа. Сейчас десять вечера, городок спит, молодой врач, должно быть, в постели с красоткой, привезенной из Аракажу, этой потрясающей кабоклиньей, от которой не отказался бы и сам Масимиано. Стоит ли будить доктора, чтобы получить нахлобучку? Вытаскивать его из-под теплого одеяла, а может, и с Терезы? Кому нравится, когда его прерывают в самый ответственный момент? Маси колеблется. А что, если это действительно черная оспа? Он снова вглядывается в лицо арендатора, да, гнойные пузырьки, коричневые, темно-фиолетовые, типичные для смертельной оспы. Масимиано вот уже восемнадцать лет работает в департаменте здравоохранения, перебывал во многих пунк­тах провинции и кое-что усвоил.

– Ладно, кум, дом доктора тут поблизости.

На хлопки Масимиано откликается женщина, её зовут Тереза Батиста, как узнал он и запомнил её имя.

– Это я, дона, Масимиано. Скажите доктору, что здесь на пункте больной оспой. Черной оспой.

H

Н-да, медицина постигается на практике, как верно утверждал профессор Элено Маркес, читая лекции на медицинском факультете об эпидемиях в сертане. Глубокая ночь, пункт здравоохранения в Букиме, холодный пот прошибает доктора Ото Эспиньейру, он совсем недавно получил диплом и теперь на практике пытается постичь то, чего не постиг, изучая теорию, а на практике это много труднее, отвратительнее и страшнее. По всей вероятности, речь идет об оспе самой тяжелой формы, черной, как зовут её в народе, и, чтобы узнать это, нет нужды шесть лет учиться, достаточно взглянуть на лицо Закариаса с вытаращенными глазами и услышать его перепуганный голос: