Шрифт:
Часть 1
Лао-цзы говорил:
Странствуя, мудрецы доходят до предельной пустоты, позволяя своему разуму блуждать в великой пустоте; они выходят за границы условностей и проникают туда, куда не ведут никакие врата. Они прислушиваются к беззвучному и вглядываются в бесформенное; они не скованы обществом и не ограничены его обычаями.
Поэтому то, посредством чего мудрецы движут миром, не преодолевается настоящими людьми; а то, посредством чего хорошие люди исправляют общественные обычаи, не соблюдается мудрецами. Когда люди связаны обычаями, это неизбежно ведет к физическим ограничениям и умственному истощению, поэтому они непременно испытывают тяжесть.
Те, кто позволяет себе быть связанным, всегда являются теми, чьи жизни управляются извне.
«То, что важно – вне их кругозора. Они подобны муравью, который видит мелкое и не видит большого… Им можно предоставить интеллектуальную свободу, потому что интеллекта у них нет»
Дж. Оруэлл, «1984»
Мозг принимает решение за триста миллисекунд до того, как это становится известно сознанию. Человек еще не подумал, а мозг уже дает команду на выполнение.
Медицинский факт, известный нейрофизиологам с середины прошлого века.
Глава 1
… от столкновения. Во втором ряду все автомобили высокие, внедорожники с кроссоверами, стоят практически бампер в бампер. И кто-то со встречки свернул во двор. На скорости. Может, торопился, а может, не хотел задерживать пропускающих его водителей. А я шел вдоль обочины, не то чтобы очень быстро, но километров семьдесят было. И тут этот «SLK», а машинка низкая, короткая, резво нырнула в образовавшийся разрыв, быстро так все получилось. Я оттормозился, конечно, насколько успел, дальше удар в пассажирскую дверь, полет через руль мотоцикла, через кабриолет, потом поребрик, и все, ничего больше об этом сказать не могу, потому как не помню. Шлем, черепаха смягчили удар, и падать правильно я умею, но что случилось – то случилось. Полет помню, дальше – не помню. Сознание, соответственно, работает, но тело не ощущается, вообще, что оно есть, что его нет, нулевая чувствительность, ни повернуться, ни даже пошевелить пальцами, как отрезало. Могу только думать.
И вот думаю, умер я или еще нет, просто тело не ощущаю? Никаких звуков, запахов, тепла или холода – вообще ничего, только мысль работает, и она о том, что я есть, и память тоже есть, по крайней мере та часть, что была до падения. Таким образом, можно сказать, что как личность я, наверное, существую, и вопрос только – это так временно или навсегда, точнее, я умер и это навсегда или я в больнице и это временно?
В повседневной жизни бесконечные срочные и сверхсрочные дела не дают не то что даже надолго задуматься о чем-то постороннем, а просто остановиться и перевести дух, и приходится только мечтать о времени, когда можно будет посидеть и подумать не о чем-то конкретном, нет, конечно о конкретном можно думать и за рулем, а так, просто ни о чем, о жизни, о планах, чуть дальше, чем на месяц вперед, как в детстве, когда смотришь на облака и не жаль потраченного времени, когда его полно и ты никуда постоянно не опаздываешь, когда никто не ждет твоего звонка или присутствия. И вот я уже никуда не тороплюсь, и могу думать неограниченно долго, но как-то тревожно на душе, что-то не так, так просто не бывает.
Глава 2
…звуки. Шум воздушного потока, похожий работу вытяжки, мерное тиканье часов.
На пределе слышимости голоса, женские и мужские, что говорят не слышно, только мелодия разговора.
Голоса рядом. Передвигаются предметы, прикосновение к руке, что-то говорят, но что – не понимаю, звук приглушенный; хотя источник рядом, слышу как будто со стороны.
Медленно разлепляю веки и открываю глаза. Темно. Ночь?
Яркий свет, слезы текут из глаз, ничего не вижу.
Белый потолок, разделенный на квадраты, лампы дневного освещения, трубки по стене, штанга с капельницей, экран телевизора. Больница?
День, сквозь жалюзи льется свет, по стенам пробегают тени. Мужчина в белом халате на фоне окна. Врач?
Сумрак, человек на экране что-то говорит, но что именно говорит – непонятно, язык странный, а жестикуляция выглядит нелепо. Давно не смотрю телевизор, может это сейчас нормально?
Некоторые слова узнаю! Ну да, английский, не могу сказать, что я его отлично знаю, хотя и изучал всю сознательную жизнь – в школе, университете, курсы еще какие-то были, но сейчас на экране другой английский, блин, ничего не понимаю, мужик, говори помедленнее! Может, у него дефекты речи? Если личность популярная, то она с любыми дефектами может занимать экран, убогий словарный запас и убогие же мысли только приветствуются. А этот ничего, старается. Что-то про Россию и Финляндию. Титры внизу экрана на латинице, но складываются в какие-то странные звукосочетания. То ли немецкий, то ли еще какой. На экране тем временем опять говорят непонятно, титры исчезли, а картинка – Хельсинки, центральный вокзал, ну да, точно он, я там был, и не раз. Язык титров, похоже, финский, вот что, где еще так много повторяющихся гласных… И непонятный язык, на котором периодически говорят, тоже, скорее всего, финский, уж больно напевный, похожий на эльфийскую речь из «Властелина колец». А когда говорят на английском, это дублируется финскими титрами. Логично. Теперь главный вопрос: ГДЕ Я?
Осваиваюсь, с трудом верчу головой. Тело как будто не мое, движения даются с трудом и некоторой задержкой.
Типичная больничная палата на одного человека, ничего лишнего. Сажусь с усилием, видимо, лежу тут достаточно долго. Качает. Упираюсь руками, чтобы не упасть. Руки как не мои. Последний раз в больнице был ой как давно, больше двадцати лет назад, в военном госпитале. Помнится, в кинофильмах к спинке кровати всегда прикреплена карточка с историей болезни. Хорошо бы, чтобы и здесь такая была. Шаги, близко, дверь открывается. Кто это не вижу, так как уже упал на спину и закрыл глаза, делаю вид что сплю.
Ползу по кровати. История болезни очень нужна, не ознакомившись с ней, вступать в контакт с аборигенами совсем не хочется. Качает и тошнит, как после алкогольного отравления, только в отличие от него голова соображает, впрочем, у меня она и после алкоголя хорошо соображает. Или не отравления, после хорошего нокаута человек тоже не в себе, неделю ключом в замочную скважину попасть не может.
Дверь, шаги, шуршание одежды, набор номера на мобильном телефоне. Женский голос мелодично говорит на финском (как я сразу его не узнал, ведь сотни раз слышал!), молодой голос, приятный. С негромким стуком кладет что-то недалеко от меня (телефон?), проходит в сторону окна, к двери, опять к окну, замирает на минуту, потом, видимо в ответ на реплику из коридора, резко выходит и закрывает за собой дверь.
Открываю глаза, теперь это удается легко, поворачиваю голову. Прикроватная тумба, что на ней – не видно, высокая. С некоторым трудом сажусь. Смартфон. Это удачно, только куда звонить? Домой? В консульство России? – Здравствуйте, я только что очнулся в этой стране, кстати, это точно Финляндия? – Не вернете ли меня на родину, я вообще-то ваш гражданин, но как попал сюда – не помню. – Да, уже лежу в больнице. – Нет-нет, не в психиатрической, хотя не знаю, не уверен… – Да, спасибо, вам тоже хорошего дня и не болеть…
И да, что там с карточкой больного, висит она на спинке кровати или нет?
Висит, но из написанного не все непонятно. Точнее, ничего не понятно – латиница. Меня зовут Олле Густавссон?! Тридцать четыре года. Из Боргхольма. Надеюсь, это далеко и родственники сегодня навестить меня не придут, они-то, может, и будут рады, но я еще не готов их принимать. С учетом современной международной обстановки, где любой русский – потенциальный агент Москвы и лично Путина, лучше пока никому не говорить кто я. Помолчу, пока не решу, что делать дальше.