Терн
Шрифт:
Тёрн пожал плечами, шипы колыхнулись.
– Слова и символы, мэтр Ксарбирус. Спор очень давний, нескончаемый. Конечно, людям хочется видеть зримое воплощение своего успеха. Силу, преклонение других, страх. Поджимание хвоста. Но мудрому достаточно иного.
– Ахха, «мудрец свободен даже в тюрьме», – насмешливо процитировала сидха.
Дхусс остался каменно-спокоен.
– Не вижу смысла спорить, честное слово. Убеждают не слова, а дела, да простится мне эта банальность. Быть может, глядя на меня, ты, Нэисс, поймёшь, что не права.
– Тоже
– Прости меня, – кротко отозвался Тёрн. – Я не хотел никому ничего втолковывать. Не хотел никого ни в чём убеждать насильно…
– Стойте, – вмешался Кройон. – Многодостойные, что это там? И не стоит ли нам укрыться, пока не поздно?
Путники давно свернули с торной дороги, пробираясь окольными тропами, – дхусс признался, что не в силах столь часто накидывать заклятье невидимости. Сейчас узкая стёжка, пропетляв по светлым увалам, вывела их на край обширного поля, за разлившимся жёлтым морем виднелись крыши из тёмного тёса.
А навстречу отряду, обхватив руками огромный, выпяченный живот, бежала – или, вернее сказать, как могла быстро ковыляла – молодая женщина в расшитом платке замужней и широкой, до пят, коричневой запылённой юбке с золотой каймою.
Она то и дело оглядывалась, глухо стонала, покачивалась – и вновь бежала. Где-то в отдалении слышался гневный гул многих голосов, вроде как стучали топоры.
– Мэтр Кройон, прошу тебя, оставайся здесь, – коротко бросил Тёрн. – Мэтр Ксарбирус, потребуется ваша помощь…
– Какая? – вскинулся алхимик. – Сумка моя пуста ещё с храма Феникса! А этой селянке вот-вот пора рожать. Уж не думаешь ли ты, дхусс, что мне следует принимать ребёнка?
– Этого ребёнка, может, и следует, – по лицу Тёрна прошла гримаса боли, вновь колыхнулись шипы на плечах.
На самом краю поля ноги у несчастной окончательно подкосились. Глухо охнув, она осела, глаза закатились.
Дхусс одним движением оказался рядом. Чуть помедлив, к нему присоединилась Гончая. Кройон, сидха и алхимик остались в зарослях.
– Ногу ей придержи, – спокойно бросил Тёрн. – Да, согни в колене, упри – вот так. Наклонись вперёд, милая, – это уже к роженице. – Давай, глубоко вдохнула – напряглась – толкнула…
Сидха услыхала странный, хлюпающий звук; женщина больше не кричала и даже не охала, она словно впала в глубокое беспамятство.
А затем – свистящее шипение, шелестение, шорох, словно огромное насекомое перебирает жвалами или конечностями, трутся друг о друга хитиновые чешуйки.
Мэтр Кройон не сдержался, высунулся – и тотчас отпрянул, завопив от ужаса.
Меж широко разведённых ног роженицы в луже крови барахталось жуткое существо, агатово-блестяще-чёрное, мокрое, с головкой нормального ребёнка – но прорезь рта протянулась от уха до уха, усаженная десятками тёмных, словно гнилых от рождения зубов.
Тонкие красноватые ручки – тоже человеческие, однако нижняя часть торса больше напоминала брюшко насекомого: разделённое на сегменты, прикрытое жёсткими даже на вид пластинками, находящими друг на друга, словно броня. Из-под них высовывались рудиментарные ножки, почти как у гусеницы, шевелящиеся, дергающиеся, то выскакивающие прыгунами-ушанами наружу, то втягивающиеся обратно.
Но глазки, едва открывшиеся, ещё бессмысленные, удив– лённо таращились, совершенно как у любого другого младенца.
– На ловца и зверь бежит, – услыхала сидха бормотание Ксарбируса.
Стоя на коленях, Тёрн поднял окровавленное, шипящее, посвистывающее существо, словно самого обычного новорождённого, пристально вгляделся в серые, вдруг широко раскрывшиеся глазёнки.
– Дитя Гнили, – негромко проговорил дхусс, непонятно к кому обращаясь.
Тельце младенца задёргалось, заскрипели, наползая друг на друга, хитиновые пластины; усаженный острыми зубами рот распахнулся, существо яростно зашипело.
Гончая непроизвольно отдёрнулась, не в силах сдержать омерзения, хотя, казалось бы, в Некрополисе навидалась всего; а Тёрн осторожно, словно боясь причинить боль, положил несчастное создание наземь, рядом с бесчувственной матерью, наклонился, коснувшись губами лба.
– Освобождаю тебя, – произнёс дхусс, обращаясь, казалось, к одним только глазам – последним, что оставалось человеческого в новорождённом.
Пальцы Тёрна пробежались вдоль посоха – и вновь сидхе показалось, что она слышит мелодию, тонкую, невыразимо печальную, но светлую и исполненную надежды, что там, за великим рубежом, душу ждёт нечто иное, нежели просто чёрное забвение, неотличимое от полного исчезновения, во что верят не верящие в богов.
Затрещали, лопаясь, хитиновые чешуйки. Заскрежетали игольчато-острые зубы, тело младенца забилось в конвульсиях – одни лишь глаза закрылись спокойно, медленно, и последний взгляд – готова была поклясться сидха! – был исполнен благодарности, какой, конечно же, никогда не увидеть в глазах только что родившегося.
– Всё, – Тёрн поднялся, бережно положил трупик.
Зашевелилась и застонала женщина.
– Мэтр Ксарбирус, – стали в голосе дхусса хватило бы на целую терцию. – Дайте ей денег. Сколько возможно. Ей надо отсюда уходить, и немедленно.
– Какое нам дело… – начала было сидха и осеклась, наткнувшись на ледяной взгляд Тёрна.
Больше она ничего говорить не рискнула.
Не рискнул возразить и алхимик, молча, без пререканий извлек из поясной цепи увесистый кожаный мешочек. Не нуждаясь в дальнейших понуканиях, Ксарбирус всунул в судорожно сжавшийся кулак роженицы несколько увесистых кругляшей – добрых навсинайских денаров с рунами Высокого Аркана.
Напоследок дхусс поворожил, поводил посохом над лежащей – воздух чуть задрожал, словно над невидимым костром.