Тернистым путем [Каракалла]
Шрифт:
Отдавшись вполне своему влечению к ней, он ни на одно мгновение не отрывал глаз от двери, и когда наконец девушка, представлявшая точную копию Коринны, вместе с диаконицей, которую – он слышал это – называли Елизаветой, и с Кастором вышла на улицу, Александр последовал за этою несообразною троицей. И ему пришлось шагать весьма проворно, потому что сначала они пошли быстро в ближайшую улицу, точно боясь быть настигнутыми.
Он предусмотрительно держался возле домов, покрытых тенью, и, когда они наконец остановились, сделал то же самое.
Диаконица спросила девушку, куда она желает, чтобы ее провели. Но когда та ответила, что она хочет вернуться к своей лодке, дожидавшейся у дома на
Во время этого разговора обе женщины стояли на ярком лунном свете, и бледные лучи ночного светила, падавшие на непокрытое лицо Агафьи, сообщали ему тот бледный, мертвенный оттенок, который Александр пытался передать на портрете Коринны. И он снова вздрогнул от мысли, что это – восставшая из мертвых девушка, которая влечет его за собою, может быть, в могилу, откуда она вышла.
Но все равно! Пусть даже его обманули чувства, несмотря на все, что он только что слышал, пусть этот невыразимо прекрасный женский образ будет ламией, эмпузой из мрачного царства Гекаты, он желает следовать за нею, куда она хочет, лишь бы оставаться вблизи нее.
В этот момент Агафья поблагодарила диаконицу и подняла глаза, чтобы посмотреть ей в лицо. Это были две большие темные, сияющие из-под слез звезды, походившие на что угодно, только не на те глаза, которые какой-нибудь страшный призрак берет с собою из могилы, чтобы метнуть их, как стрелы, в лицо преследователя. О если бы эти глаза когда-нибудь захотели посмотреть в его глаза так, как они теперь с теплотою и благодарностью смотрят на вероломную женщину!
Он с трудом боролся с желанием теперь же покончить с этой комедией, которую нечестивые играли с чистейшей невинностью; и ему пришлось смириться. Он сообразил, что улица пуста, и если бы дело дошло до борьбы между ним и согбенным старцем, сильные и гибкие члены которого он видел перед тем, и он, Александр, получил бы удар ножом от этого мошенника, то Агафья лишилась бы защитника и вполне попала бы во власть обманщика. Этого нельзя было допустить; и он сдержался даже тогда, когда услыхал приятный звук ее голоса, и ему пришлось видеть, как она с благодарностью пожала руку мнимого старика, а он, с жестом отеческой ласки, поцеловал ее в темя и потом помог ей окутать голову платком. Улица Гермеса, где живет диаконица, говорил он, улица оживленная, и божественный дар красоты, которою благословило ее небо, привлечет нечестивых рабов греха, как свет – комаров и летучих мышей.
Как елейно звучал при этих словах голос лицемера, как серьезно и благочестиво умела говорить лживая диаконица! Александр только теперь рассмотрел, что она была женщина средних лет, и с возрастающим негодованием спрашивал себя: «Неужели богов, даровавших подобному преступному чудовищу такие мягкие, привлекательные черты, нельзя упрекнуть, что они этим ставят западню для честных людей?» В самом деле, лицо этой женщины было настолько же красиво, насколько кротко и привлекательно.
Александр не отрывал взгляда от Агафьи, и его художнический глаз наслаждался созерцанием ее легкой походки и стройной, хорошо сформированной фигуры. Больше всего его очаровывала манера, с какою она слегка склоняла голову вперед, и все время, как она шла по тихому переулку, он не уставал сравнивать ее с самыми милыми предметами. Он сравнивал ее с маковым цветком, склонившимся над своим стеблем; с плакучей ивой, опустившей над водою свои ветви; с Артемидой, которая, охотясь при свете луны, высматривает дичь.
Он незаметно и без труда следовал за тремя спутниками до улицы Гермеса, но там его задача сделалась труднее, потому что дорога кишела народом.
Более старые люди, направлявшиеся на поздние сходки или возвращавшиеся с них, шли по пять или шесть человек, занятые серьезными разговорами; жрецы и храмовые служители шли усталые от ночных священнодействий и церемоний; но многочисленнее всех были юноши и мужчины, в венках и без венков, более или менее пьяные, еще продолжавшие бражничать, и веселые женщины, которые искали провожатых, или окруженные и преследуемые веселыми ухажерами, здесь старались приманить, а там – отвязаться от тех, кто им не нравится.
Свет от котлов с горящею смолою, освещавший улицу, отражался в одном месте в сверкавших желанием, пылавших от страсти и опьянения глазах, в другом – на оружии римских воинов. Большинство их принадлежало к свите императора. Как на войне, они и в мирное время старались одержать победу над городом, и не один грек, ворча, но без сопротивления, отказывался от основательных притязаний на какую-нибудь красавицу в пользу трибуна или центуриона. Там, где александриец вежливо уступал, они шли напролом и в уверенном сознании, что они привилегированные защитники императора и вблизи его неприкосновенны, отталкивали в сторону все, что загораживало им дорогу.
Громко и грубо их варварские голоса потрясали воздух и останавливали разговоры и шутки греков, которые даже в опьянении и необузданном веселье сохраняли изящество своей натуры. Но зато воины редко встречали дружеский взгляд александрийца. Девушка была кладом для этих буянов не менее приятным, чем и для сынов ее собственного народа.
Огонь смоляных котлов освещал также разные сборища, которые образовывались с быстротою молнии там, где эллины сталкивались с римлянами. Правда, ликторам и стражникам обыкновенно удавалось разнимать ссорившихся, потому что приказ начальства повелевал им постоянно быть на стороне римлян.
Говорящие и спорящие мужчины, смеющиеся и поющие женские голоса смешивались с повелительными криками ликторов. Игра на флейтах и лютнях, звуки кимвалов и бубнов вырывались из открытых кабаков и харчевен на улицу, и от маленького круглого храма Афродиты, у которого римский врач обещал завтра рано утром встретиться с Мелиссой, доносились самые громкие веселые клики и смех разгулявшихся любовных пар.
В другое время самою оживленною в городе была Канопская улица, но теперь улица Гермеса превзошла ее в этом отношении, так как она вела к жилищу Каракаллы в Серапеум, и оттуда изливался поток людей, жаждущих удовольствий, сталкиваясь с приливом другой толпы, которая стремилась туда, чтобы бросить взгляд на великолепие императорского двора и на лагерь, раскинутый на площади Серапеума.
Вся улица походила на праздничный зал, и Александр часто был принужден выходить вслед за девушкой и ее спутниками из-под аркад возле домов на дорогу, потому что им нужно было избегать то слишком густой толпы, то отдельных пьяных людей, или навязчивых ухажеров, или буянов, ищущих ссоры.
Однако же мнимый старик так искусно прокладывал дорогу для девушки, фигуру и лицо которой скрывал от глаз прохожих головной платок, что Александру не представлялось случая кинуться к ней и доказать ей свою преданность посредством какого-нибудь мужественного поступка. Юноша давно уже решил, что он обязан предостеречь девушку от опасности провести ночь под охраной этой продажной обманщицы и ее бесчестного соучастника; но его еще удерживала мысль, что нападение на ее спутников привлечет к ней взгляды толпы и поставит ее еще в худшее положение.