Терпкий запах тиса
Шрифт:
Я оплатила половину счета и вызвала такси. Гриша был явно обескуражен. К счастью, испытательный срок в агентстве он не прошел и никаких проблем мне больше не создавал.
Выйдя из такси, я остановилась у парадной, посмотрела на окна — в спальне горел свет. Наверно, впервые в жизни я не почувствовала, а прочувствовала, что значит «щемит сердце». И подумала, что так дальше продолжаться не может. Или мы сейчас во всем разберемся и вместе решим, что делать дальше, или…
Набираясь смелости, я подошла к декоративному кусту, цветущему крупными темно-розовыми кистями, сорвала одну — полностью распустившуюся, пахнущую то ли ванильным мороженым, то
Прихожая у нас была крохотная и тесная, но она переходила в просторный холл с мягким диванчиком, аквариумом, ползучими растениями на стенах. Это было мое любимое место в квартире. Я часто устраивалась на диване почитать, повязать или просто понаблюдать за рыбками в аквариуме.
Сейчас на диване сидел Вадим — ждал меня. Я остановилась у двери.
Он встал, подошел ко мне, взял цветок. Провел им у меня под подбородком, посмотрел, остался ли след от пыльцы.
«Похоже, ты ни в кого не влюблена», — сказал он, положив розовую кисть на тумбочку.
«Это же не одуванчик», — возразила я.
«Что мы делаем, Лера?»
Он положил руки мне на плечи, посмотрел в глаза. Молнией вспыхнуло раздражение. Захотелось говорить что-то обидное, злое, ядовитое, обвинять его во всем. И вдруг все исчезло. Я уткнулась ему в грудь, слезы полились сами собой, смывая то темное, что накопилось за последние месяцы.
В тот вечер мы больше ни о чем не говорили. Сначала он просто обнимал меня, шептал на ухо что-то непонятное, бессвязное. Потом мы целовались, долго-долго, прямо там, в прихожей. Потом занимались любовью на маленьком диванчике, совершенно неудобном. Это была радость с привкусом горечи. Облегчение, когда боль отступает, но еще не веришь, что она ушла окончательно.
Мы взяли неделю отпуска и уехали на турбазу в Карелию. Домики, разбросанные по берегу лесного озера так, чтобы создать иллюзию полного одиночества. Небо с огромными звездами — они падали, и мы едва успевали загадывать желания. Вкрадчивый, осторожный запах воды, особенно на рассвете и закате, когда над озером стелется туман и рыба играет, ловя зазевавшихся мошек. Валуны, оранжевые сосны — как вытянутые ввысь языки пламени. Зеленый бархатный мох, боровики, алые брызги брусники.
Это был наш второй медовый месяц. Впрочем, первого-то у нас и не было. Мы рассказали друг другу все — обо всех своих обидах, мелочных претензиях, подозрениях. Сняли всю ту пену, которая рано или поздно собирается на любых отношениях. Вадим сказал, что все это время или задерживался в университете до последнего, или шел к бывшему однокурснику Володе, который недавно развелся — им было о чем поговорить. У него и ночевал иногда. Чтобы не возвращаться домой. Даже не назло мне. Просто слишком все это было тягостно. Я промолчала только о совете Маринки и о походе в ресторан с Гришей. Это было совершенно ни к чему.
Сказать, что следующие пять лет прошли как в сказке, было бы преувеличением. Разумеется, мы иногда не понимали друг друга, обижались, ссорились. Других проблем тоже хватало — и на работе, и с детьми. Но со стороны мы выглядели идеальной семьей — картинкой для глянцевого журнала. Нас так и воспринимали. Особенно когда Вадим защитил наконец свою многострадальную докторскую диссертацию и стал профессором. Для тридцати пяти лет это было примерно как для военного получить в таком возрасте звание
Иногда я вспоминала древних греков, которые боялись слишком большого везения. Они полагали, что боги завистливы и не любят удачливых. И вряд ли были так уж неправы. Хотя намного сильнее во все времена удачливых не любили завистливые люди.
5
Уснула я только под утро — чтобы через секунду, как мне показалось, проснуться от щекотки поцелуев.
— Просыпайся, соня, — Вадим подтащил меня к себе под одеяло. — Будильник десять минут как прозвенел. Так жаль было тебя будить. Но потом началась бы паника-истерика. А тебе сегодня на метро ехать.
— Тебе тоже, — буркнула я, прижавшись к нему. — Зайчики в трамвайчики, жабы на метре. Может, скинемся на водителя уже?
— Черта лысого, я на такси, мне позже. А ты на такси будешь два часа ехать. Так что вставай. Или… эспрессо? — Вадим недвусмысленно провел руками по моему телу. — Крепкий, горячий и очень быстрый?
Это тоже было нашей обычной шуткой-ритуалом. Разумеется, не каждый день. Чаще всего мы просыпались и уходили на работу в разное время. Да и в выходные не всегда получалось поваляться и заняться чем-то приятным. Иногда кто-то из нас отвечал: «Скоро только кошки родятся», и это означало: извини, не сегодня, нет настроения, неважно себя чувствую, тороплюсь, хочу спать. И это было не обидно, хотя немного досадно, как любое неудовлетворенное желание.
Именно так я и собиралась ответить, потому что на половину десятого была назначена планерка, не хотелось опаздывать. Да и вчерашнего вполне хватило. За шестнадцать лет мы перепробовали, наверно, все, что только можно придумать в плане эротического контакта двух особей, и наша интимная жизнь вполне ожидаемо стала больше похожа на равнинную реку, чем на бурный горный поток. Вадим мог ходить при мне в трусах или голый, и я реагировала на него не больше, чем на шкаф или холодильник. Я могла позвать его потереть спину в ванной, и он проделывал это с эмоциями санитара, моющего столетнюю пациентку дома престарелых. А иногда вдруг на пустом месте выпрыгивали такие африканские страсти, как будто мы впервые оказались в постели.
В одной книге я прочитала такую фразу: в счастливых семьях желание может спрятаться в темный уголок и уснуть там — но никогда не уходит совсем. Даже если супруги отметили золотую свадьбу. И я была полностью с этим согласна.
Я уже открыла рот сказать обычное о кошках, но вдруг появилось какое-то странное ощущение. Это было… определенно, это было предчувствие. Вот только чего? Но от него захотелось спрятаться — в тепло и близость.
— И восемь ложек сахара! — ответила я альтернативным отзывом на пароль, сопровождая его не менее ритуальным жестом: — Привет, товарищ!
— Здоров-здоров! — ответил за товарища Вадим…
— Вот интересно, почему, когда занимаешься сексом вечером или ночью, это кажется вполне нормальным, а если при дневном свете — ощущение жуткого разврата?
Я лежала на нем сверху, прижавшись грудью к его груди и запрокинув голову. Вадим лениво поглаживал одним пальцем мою шею — от подбородка до ямочки между ключиц. Я — так же лениво — мурчала по-кошачьи. Что могло быть лучше этих минут блаженной расслабленности сразу после близости — если не считать, конечно, самой близости?