Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения
Шрифт:
Описание сада в «Эйга моногатари» в общих чертах соответствует описанию рая, приводимому в «Одзё ёсю» (известно, что сам Митинага был хорошо знаком с этим произведением). Однако между изложением Гэнсина и «Эйга моногатари» имеется и существенное расхождение. Согласно Гэнсину и сутрам, в райском месте отсутствуют времена года. В «Одзё ёсю» прямо утверждается: «Холод и жара там уравновешены, там нет ни весны, ни осени, ни зимы, ни лета» [312] . Хотя в саду Митинага отсутствуют «живые» и склонные к сезонным переменам растения (возможно, что и павлины с попугаями тоже были муляжами), но в том, как они исполнены (или описаны), все равно имеются указания на четыре времени года. Три из них поименованы прямо, о весне же мы можем судить по готовым осыпаться цветам. Таким образом, японское сознание не смогло примириться с раем, в котором отсутствуют времена года, – концепт, прочно вошедший в японскую культуру и характеризующий «правильный» природный цикл и правильное государственно-общественное устройство.
312
Гэнсин. Одзё ёсю.
Таким образом, в контексте амидаистских верований сад становится моделью рая. Сооружение земной копии рая считается делом буддоугодным. Предполагается, что результирующей такой строительной деятельности станет вознесение хозяина сада в рай, а сам сад при жизни хозяина является своеобразной площадкой для подготовки к такому переселению. Следует подчеркнуть при этом, что сам амидаистский сад сохраняют конструктивную преемственность по отношению к саду даосскому: в нем сохраняются и пруд с островом, и острова-камни, торчащие из воды, и мостик, и ручьи. В своих главных чертах он сохраняет прежнюю структуру, «завещанную» ему геомантией и прошлой традицией. Однако возведенный на берегу пруда посвященный Амиде храм заставляет сад разговаривать на ином языке. И тогда остров в пруду, который раньше интерпретировался как Хорай, осмысляется как «райский остров». При этом в амидаистском пруду могут помещаться несколько островов, и ничто не мешает называть их островами журавля и черепахи – даосских символов долголетия и мудрости. В даосском саду вода отражает Небо, а в амидаистском – храм с помещенной в нем статуей будды Амиды. Конечно, Амида тоже пребывает на небе, но все-таки это небо расположено где-то сбоку – на западе. Поэтому храм, посвященный Амиде, всегда возводился на западном берегу пруда.
Старший сын Митинага Фудзивара Ёримити устроил возле реки Удзи собственный амидаистский храм с прудом-садом. Это произошло в 1052 г., т. е. в год наступления конца Закона Будды. Храм получил название Бёдоин, он представляет собой переделку светской загородной резиденции. Эта резиденция ранее не вызывала у современников никаких буддийских ассоциаций. Однако после ее переделки в храм осмысление окружающей природной среды меняется радикальным образом. Хроника «Фусо рякки», похвалив местный пейзаж привычным и совершенно небуддийским образом («вода-камни хороши, ветры-потоки превосходны»), далее уверенно сообщает: мост через реку Удзи, по которому попадают в Бёдоин, представляет собой как бы переправу, которая ведет из этого мира в мир райский [313] .
313
Фусо рякки. Кохэй, 4-10-25, 1061 г.
Какие же конструктивные новшества позволили воспринимать Бёдоин в качестве райского места? Ведь архитектура храмового комплекса является изводом светской резиденции в стиле синдэн-дзукури. Однако храм ориентирован другим образом: если в светской архитектуре усадебные строения расположены по оси север-юг, то храмовые постройки ориентированы по оси запад-восток, и этого оказывается вполне достаточно, чтобы изменить прочтение всего «жилого сада». Кроме того, пространство между светским строением и прудом должно иметь площадку для проведения различных церемоний. Однако перед Бёдоин такая площадка перестала существовать по следующим основаниям. Во-первых, буддийские моления проводились внутри самого храма (при этом руку статуи и руку верующего связывали для верности красным шнуром, сплетенным из лотосовых волокон). Во-вторых, в каноническом изображении рая будды Амиды строения вплотную примыкают к кромке берега [314] .
314
Оно Кэнкити. Дзёдо тэйэн-но сёсо//Кодай тэйэн-но сисо. Синсэн сэкай-э-но докэй/ Под редакцией Канэко Хироюки. Токио: Кадокава, 2002. С. 157
По садам Ёсисигэ Ясутанэ и Фудзивара Митинага хорошо видно, что они придерживались мнения о необходимости представить в своем саду полный годовой цикл, несмотря на то что в «настоящем» раю смены сезонов не наблюдается. Для хэйанского времени можно обнаружить немало свидетельств о садах, которые призваны продемонстрировать сезонную изменчивость или же сезонную полноту. И авторы, описывающие их, основное внимание уделяют не камню, а растениям.
Сезонная изменчивость природно-растительного мира воспринимается двояким образом. С одной стороны, люди находят в изменчивости красоту. Как сказал Ёсида Канэёси (Кэнко-хоси), «времена года сменяют друг друга и придают всему очарование» [315] . С другой стороны, сезонная изменчивость свидетельствует о непостоянстве этого мира, что вызывает сетования по этому поводу. Однако эти непостоянство и недовольство (постоянное недовольство?) все-таки подлежат преодолению. Оно достигается за счет садово-литературно-религиозных конструктов, в которых четыре времени года представлены одномоментно и «одноместно», и такое место предлагается считать земным раем. Усиленный акцент, делаемый на сезонной полноте годового цикла, является характернейшей особенностью всей японской культуры.
315
Ёсида Канэёси. Записки на досуге/Перевод А. Н. Мещерякова. М.: Наталис, 2009. С. 26.
В «Эйга моногатари» автор сравнивает сад Каяноин (принадлежал роду Фудзивара) с дворцом морского царя-дракона (Кайрюо), из которого можно одновременно наблюдать четыре сада, в каждом из которых царствует свое время года [316] .
Упоминания о царе-драконе действительно имеются в сутрах. Однако там ничего не сообщается о садах четырех времен года. Похоже, что конструирование такого идеального места во владениях царя-дракона явилось продуктом местного (японского) творчества. Рискнем предположить, что идея одномоментного лицезрения всех четырех времен года оказалась настолько близка японскому сознанию, что оно с готовностью подправило исходный вариант.
316
Эйга моногатари. Серия «Нихон котэн бунгаку тайкэй». Токио: Иванами, 1969. Т. 2. С. 157.
В «Эйга моногатари» сообщается: после того как император посетил проходившую возле райского пруда церемонию освящения храма, он осмотрел Золотой павильон. На его дверях он видит изображение восьми сцен из жизни Шакьямуни. На одной из них представлен эпизод, когда его раздосадованный отец, желавший отвлечь и удержать сына от монашеской жизни, дарит ему 500 прекрасных дочерей соседних царей и магическим образом демонстрирует ему сады и рощи, расположенные во всех четырех сторонах света [317] . Здесь говорится лишь о садах четырех сторон света, о том, что там властвуют четыре времени года, еще ничего не сообщается. Однако в 1265 г. Нитирэн фиксирует такую модификацию этой легенды. Отец показывает Сиддхартхе четыре времени года разом, каждому из которых соответствует определенное направление. Весна и восток – это дымка, перелетные гуси, запах сливового цвета, щебет камышовок; лето и юг – речная прохлада, цветы унохана, лесные заросли и пение кукушки; осень и запад – клены, ветер, колеблющий стебли оги (мискант сахароцветный) и ветви сосен, стрекот цикад, звезды, заставляющие со слезами на глазах вспомнить о прошедшем лете с его светлячками на берегу пруда; зима и север – увядшие травы, ледок у кромки пруда… Специально подчеркивается, что у четырех ворот этого сада четырех времен года несут службу по 500 охранников, а это лишний раз свидетельствует: пространство сада особое, попасть в него нелегко [318] .
317
Эйга моногатари. Серия «Нихон котэн бунгаку тайкэй». Токио: Иванами, 1969. Т. 2. С. 69.
318
Нитирэн дайсёнин госё дзэнсю. Токио: Сокагаккай, 1952. Т. 1 С. 492.
У Нитирэна сад четырех времен года соотносится с буддизмом, а приводимая им легенда о происхождении сада четырех времен года будет повторяться и в дальнейшем (например, в садовом трактате «Сага рютэй кохо хицудэн-но сё» – «Тайная книга школы, Сага о старых правилах по устроению сада», период Муромати). В легенде «Кондзяку моногатари» (XIX-33) монах тайно наблюдает за таким садом в синтоистском святилище.
Описание Нитирэном времен года (каталог флоры и фауны) не имеет буддийского (индийского) происхождения, оно вполне местное и закреплено в японоязычной поэзии и в общих чертах совпадает с описанием, приводимым в легенде о рыбаке Урасима Таро, имеющей даосское происхождение [319] .
319
Токуда Кадзуо. Отоги-дзоси кэнкю. Токио: Миёи сётэн, 1988. С. 52–54.
В Японии эта легенда впервые фиксируется уже в «Манъёсю» (№ 1740). Урасима и дочь морского дракона полюбили друг друга, рыбак переселяется в подводный дворец, в котором не старятся. Однако Урасима тоскует по дому и решает ненадолго возвратиться в родную деревню. Оказывается, однако, что на земле другой счет времени – за период «недолгого» по драконовским меркам отсутствия рыбака на родине произошли драматические перемены: Урасима не обнаруживает ни дома, ни родителей, он мгновенно старится и умирает. В «Манъёсю» еще ничего не говорится о садах четырех времен года во дворце дракона, однако в более позднем (прозаическом) варианте этой легенды эпохи Муромати главный герой попадает в великолепный «дворец дракона» с таким же чудесным садом, где одновременно можно наблюдать все четыре времени года. На востоке весна. «Слива и сакура в полном цвету, ветви плакучей ивы колышутся на весеннем ветру, из легкого тумана… раздается голос камышовки. Все ветви деревьев усыпаны цветами». Обернувшись к югу, видишь лето: «Лотосы в пруду в росе, в освежающей мелкой ряби у кромки берега резвится множество водяных птиц. Деревья густо покрыты новыми побегами. В воздухе висит стрекот цикад. Когда спускается вечер, в разрывах облаков кукует кукушка, давая понять, что пришло лето». Осени соответствует западное направление. «Везде на ветвях красные листья, за низкими плетеными изгородями – белые хризантемы, на краю окутанных туманом полей покрыты росой кустарники двуцветной леспедецы. Звук мрачных оленьих голосов дает понять, что это настоящая осень». И наконец, зима ассоциируется с севером. «Ветви увяли, первый иней покрыл опавшие листья, горы все в белых нарядах. У входа в долину, занесенную снегом, чуть заметен одинокий дымок печи для обжига угля» [320] .
320
Месть Акимити. Средневековые японские рассказы/Перевод М. В. Торопыгиной. СПб.: Гиперион, 2007. С. 296.
Несмотря на то что эпоха Муромати отмечена сильнейшим буддийским влиянием, легенда об Урасима не поддается ему. Недаром после возвращения домой Урасима превращается в журавля на горе-острове Хорай. Таким образом, в отличие от героя «Манъёсю» Урасима все равно обретает бессмертие. Поэтому автор не горюет о том, что Урасима вмиг состарился, рассказ кончается фразой: «Это пример того, чему радуются!»
Концентрация разных времен года в одном месте, в одном зрачке – признак идеального места, идеальной жизни, остановленного времени. Недаром Урасима Таро, находясь в таком идеальном месте, как драконий дворец, не старится и расстается с земной жизнью лишь после возвращения в родную деревню, где он не может наблюдать четыре сезона разом. Лишь тут обнаруживается, что три года в драконьем дворце равняются 700 «земным» годам.