Терри на ограде
Шрифт:
— Заглохни! — Лес замер, настороженно прислушался; руки немного оттопырены, голова опять набок, рот приоткрыт, он весь обратился в слух.
Терри тоже замер. Лес встрепенулся. Что-то извне насторожило его, что-то на улице. Терри затаил дыхание, прислушался. По цементной дорожке, ведущей от прохода в живой изгороди, звонко цокают каблучки, вот они уже в подворотне — отдаются гулким, глухим эхом.
— Мать идет, лото кончилось! — прошипел Лес. — Живей! Застукает тебя здесь — обоим хана!
На миг они замешкались — застряли оба в дверях, но Лес первым выскочил в коридор. И опять они замерли
— Наверх! — подтолкнул Лес. — Она ненадолго. По пятницам она с полшестого в «Дании»!
Терри выбирать не приходилось. Лес толкал его вглубь, от входной двери — по коридору, к проходу направо, в кухню. Сбоку — лестница, Лес пихал Терри вверх, чуть не наступал на пятки, испуганно шипел:
— Шш-шшш!
Они на цыпочках юркнули в какую-то комнатушку наверху, а внизу миссис Хикс вступила в свой шикарный дом, и тотчас запахло духами. Хлопнула входная дверь, в тот же миг закрыл дверь и Лес. Терри тихонько перевел дух — слава богу, передышка — и, не решаясь стать поудобней, вдруг скрипнут половицы, оглядел комнатушку.
— Мать честная, рыбка золотая! — не удержался Терри.
Слова эти вырвались точно судорожный выдох, когда ударят в живот. Довольно было одного взгляда. Пускай между Лесом и миссис Хикс сейчас всего несколько шагов, а все равно их разделяет пропасть. Стоя спиной к двери, рядом с Лесом, Терри сразу это увидел.
Крохотная каморка, почти без мебели, все вверх дном. Настоящая свалка, кругом раскидана одежда, на полу валяются изношенные башмаки и дырявые кеды, на подоконнике громоздятся старые ободранные журналы. И собаками припахивает. Обои неплохие, но уже выцвели, а у двери и над кроватью рисунок стерся. По тому, как выглядели коридор и диванная, похоже, тут уже не раз все отделывали заново, а эту комнатенку оставляли напоследок да так про нее и забывали. Лес, видно, пытался хоть как-то украсить свое жилище: налепил по стенам не девушек, как в своей берлоге в брошенном доме, а бумажных спортсменов — изгибаются, кидаются друг на друга боксеры, борцы, свирепо щурятся, припав к широким рулям, чудища в кожаных латах. Нацеленные на победу, схваченные фотоаппаратом в лучшие свои мгновения, они по сравнению с этим несчастным Лесом будто существа иной породы. Но самым вопиющим в комнате, самым удручающим средоточием всего этого убожества оказалась кровать. Одно название, что кровать. Походная раскладушка, такие стоят в палатках в военных фильмах, деревянная рама — сплошные царапины да щербины, серые простыни — комком в изножье, парусина посередине порвана, и сквозь круглую дыру видна куча хлама на полу. Терри никогда не задумывался о кроватях — об упругости пружин, о преимуществах обыкновенного пухового одеяла над одеялом гагачьего пуха беспокоятся старики, — но постели хуже ему видеть сроду не приходилось. Ну как на такой лежать?
— А она удобная, — объяснил Лес. — Мне нравится. — Он это сказал чуть ли не с восторгом, как малыш в первой «Книге для чтения». Но Терри не поверил — похоже, Лес оправдывается, смущенный тем, что стал явным его тайный позор.
Терри кивнул.
— Ага, — прошептал он.
Сесть не на что. Койка ненадежна, и они стоят, молча прислушиваются, как ходит внизу мать Леса. Никаких других звуков не слышно — ни радио, ни телевизора, — поэтому боязно шевельнуться. Она не напевает, но даже пушистый ковер не заглушил резкого стука ее каблуков. В лото она явно не выиграла.
— Она приготовит чай, раздернет в диванной занавески, это родителю знак, а сама — в «Данию». У нее это быстро. А пока он не пришел, давай соображать, чего делать будем…
Терри вскинул на него глаза. Соображать хочет, вон что! Это уже лучше.
Слышно было, как из сушилки вынимают тарелки, ставят на кухонный стол. Открывалась и закрывалась дверца холодильника. Отрывисто постукивали по пластику ножи и вилки. Еда готовилась без души, на скорую руку. Моя мама старается куда больше, подумал Терри.
Немного погодя в кухне все стихло, хлопнула дверь. Лес и Терри напряглись, затаились, едва дыша. Между ними и матерью Леса стало одной дверью меньше. И Терри — у него у самого дома были две женщины — понимал, что перед уходом она, уж конечно, поднимется к себе в комнату. Он стоял навытяжку, боясь шелохнуться — как бы не скрипнула половица, — после вчерашней беготни и пинков уже и так ныли икры, каждый мускул, и через минуту в ногах началась дрожь.
— Терик, — хриплым шепотом окликнул Лес, — шевельнись, легче станет, не то грохнешься, к чертям!
Терри тихонько переступил с ноги на ногу, и если и раздался какой-то звук, его поглотила открывшаяся в этот миг дверь диванной. Но в голове зашумело. Пожалуй, даже миссис Хикс услышит, как там шумит. «Терик»! Опять назвал вот так, дружески, — значит, считает, они заодно. Еще несколько минут назад было страшно — как знать, что Лес с ним сделает — а теперь, похоже, струсив перед матерью, хочет заручиться его дружбой. Ну, уж на дружбу у Леса никакого права нет.
Терри вдруг понял: если уходить, так сейчас самое время. При том, что мать внизу, Лес не может помешать ему выйти из комнаты, спуститься по лестнице, вежливо поздороваться — «Добрый день, миссис Хикс», — и только его и видели. Нет ничего легче.
И ничего трудней. Скажет Лес слово — и она накинется на незваного гостя вместе с сыном, встанет на его защиту. Может, их семейная ограда так же высока, как в семье Терри, может, они тоже друг за друга горой. И он не двинулся с места.
Дверь диванной осталась открытой, и они ясно слышали, как легко раздернулись занавеси. С реки донесся заунывный пароходный гудок — будто какой-то одинокий ночной зверь призывал подругу. Потом ненадолго стало тихо — что-то она там делала, или смотрела в окно, или расправляла салфеточки на баре.
— Она, может, приведет друзей из «Дании», — сказал Лес. — Родитель на бензоколонке в вечерней. Ну и что такого? — поспешно прибавил он. — Парочку официанток, а то небольшую компанию. Она любит, чтоб все красиво… — Он сказал это чуть ли не с гордостью, и Терри почувствовал, что на взгляд Леса, что бы мать ни сделала, все хорошо. Он опять посмотрел на убогую, нищенскую койку. Ничего не поймешь.
— Лесли! — донеслось снизу резко, почти визгливо. — Лесли! — Это было неожиданно, имя звучало зло, вонзилось, точно ядовитое жало. — Живо сюда, бессовестный! Живо! Не то гляди у меня!