Территория моей любви
Шрифт:
Итак, мы с Люсей репетировали, Рязанов сидел в операторской машине, где перед ним был установлен монитор. Мы и не предполагали, что наши микрофоны были включены. А потому во время разговора о предстоящей сцене не стеснялись в выражениях. Надо сказать, мы с Гурченко всегда достаточно свободно себя вели (конечно, никого не оскорбляя), причем Люся любила крепкое словцо ничуть не меньше, чем я, и потрясающе метко его использовала. И вот мы с ней обсуждаем (или по-киношному – «разводим») сцену: как двигаться, что делать, что и когда говорить, в какой краске, темпе и так далее. И я ей говорю: «А давай попробуем, чтобы он, так сказать, в этом состоянии эйфории и предвкушении такого сладкого и очень быстрого секса,
Режиссер Эльдар Рязанов с актером Никитой Михалковым и актрисой Людмилой Гурченко
Она умирала от хохота, а я пел еще, и еще, и еще. Потом еще и Люся что-то вспомнила… В общем, мы с ней в течение репетиции и ожидания съемок напели, наверное, на пару дисков (если бы, конечно, это всё писали).
Оказывается (представьте наше состояние, когда мы об этом узнали!), пассажиры прибывающих и отправляющихся электричек, едва выходили на перрон, с ужасом слышали «по громкоговорителю» какие-то невероятные сведения – совсем не о том, что поезд такой-то отправляется с такого-то пути туда-то. Отнюдь! Советские люди в этом месте в этот час получали не в пример более захватывающую информацию.
Конечно, это происходило не столь долго, как я это рассказываю, но минимум три-четыре гулкие ядреные частушки, пока дежурный по станции не кинулся к Рязанову с выпученными глазами и криком: «Это что у вас тут происходит?» – достигли ушей москвичей и гостей столицы.
Картина эта, как и все рязановские картины, пользовалась огромным успехом. Доля этого успеха перепала и мне. Правда, «сама-сама-сама» стало своеобразным погонялом для меня на достаточно долгое время, практически до тех дней, когда вышел на экраны «Жестокий романс». Тогда эта пластинка поменялась на совсем другую.
«Жестокий романс»
(режиссер Э. Рязанов, 1984)
Рязанов прислал мне сценарий, к которому была приложена записка: «Если ты и Андрей Мягков будете сниматься, я буду снимать картину, а если нет, то не буду». Конечно, такая позиция режиссера очень льстит актерскому тщеславию, но вскоре я понял и всю суть его беспокойства.
Опасность нас ждала действительно огромная. Если бы Рязанов попытался снять это кино в противовес старой картине «Бесприданница» (режиссеры Я. Протазанов, А. Роу) или с оглядкой на нее, была бы катастрофа. То же самое случилось бы, если бы я попытался играть, противопоставляя свою игру Анатолию Кторову. Поэтому я для себя решил, что главный вопрос для меня при работе над ролью будет заключаться в ином, что ли, «социальном срезе». Если у Кторова Паратов – аристократ по поведению, привычкам, то я старался показать в этом образе ту часть русского дореволюционного общества, которая сама себя сделала, – купечество российское.
В связи с этим для меня был очень важен один эпизод, который еще во время доработки сценария едва не был сокращен, но я попросил Рязанова не сокращать его. А именно: когда Паратов возвращается в родной город и здоровается со всеми за руку, называет при этом работяг и матросов по имени, обнимает какого-то бедолагу на пирсе и так далее.
Важно, чтобы зрители поняли: этот человек сам себя сделал! Он из этой гущи, а не из «обкома партии»! Крепка его связь с этими людьми, их знание, их понимание. Мне важно было в этой роли оправдать, даже каким-то образом реабилитировать (а это, не забудьте, 1983 год!) замечательнейший и мощнейший класс в досоветской России, который строил больницы, школы,
В «Жестоком романсе» сложился замечательный актерский ансамбль: Андрей Мягков, Алиса Фрейндлих, Алексей Петренко, Лариса Гузеева. И эта мощная компания непрерывно фонтанировала какими-то внезапными идеями, яркими импровизациями на площадке, которые Рязанов очень умно отбирал и использовал, а это, во-первых, очень тешит самолюбие актеров (ведь это фактически признание их соавторами той или иной сцены), а во-вторых, сразу дает необходимое раскрепощение.
Снималась картина на Волге, в Костроме, это было чудесное время. В тех местах я впервые почти физически ощутил свои корни по отцовской линии, и вместо отведенных трех недель я, отложив все свои дела, провел там два месяца, в спокойствии работая над ролью.
Лариса Гузеева в роли Ларисы Огудаловой и Никита Михалков в роли Сергея Паратова в фильме Эльдара Рязанова «Жестокий романс»
После выхода на экран картины «Вокзал для двоих» за мной ходили толпами люди, и я все время слышал: «Сама-сама, быстренько-быстренько, сама-сама…»
Я уже не знал, куда и деться. На мой московский адрес даже стали приходить письма, адресованные Людмиле Марковне Гурченко. Видимо, пишущие уверенно предполагали, что после того, что мы творили с Люсей в поезде, я как приличный человек должен на ней жениться.
Только приняв новое предложение Рязанова и снявшись в «Жестоком романсе», я смог исправить это положение.
Но тут еще почище началось! В письмах стали писать: «Ну ты и котище!»
Тем не менее женщины хоть народ и солидарный, но все же я получал после «Жестокого романса» много писем и в несколько иной тональности: «Ну, конечно, ты сволочь большая, но все-таки в тебе что-то есть…» А одно письмо было просто потрясающее, очень искреннее и неожиданное. Там были такие строки: «Жалко, конечно, Лариску, ох, жалко! Но все-таки она пожила!»
Такая тоска была в этом всем – тоска по долгожданной мужской силе, жажда какого-то зова… «Поедемте за Волгу, Лариса, кататься!»
Женщина у нас так соскучилась по самому состоянию женщины – защищенной, слабой, любимой, которой не придется оказаться в ситуации «сама-сама, быстренько-быстренько».
И вот, наверное, слияние моих образов из двух этих картин («Вокзал для двоих» и «Жестокий романс») и стало для моих зрительниц тем неотменимым событием, после которого они стали вдруг очень жестоко ко мне относиться. Потому что, с одной стороны, «сама-сама», а с другой стороны – «поедемте кататься».
А где настоящее, вот в чем вопрос?..
На «Жестоком романсе» у меня была замечательная партнерша. Ее главная проблема заключалась в том, что это была ее первая картина, а дебют среди таких высокопрофессиональных «монстров», как те актеры, которые ее окружали, был для нее, думаю, невероятным испытанием.
Но Лариса Гузеева пришла в картину, во-первых, с «опытом имени»: ее мама, как мне рассказывала сама Лариса, назвала ее именно в честь Ларисы Огудаловой, так что здесь даже некая сакральная связь существовала изначально. Во-вторых, Лариса при всей своей очаровательности и внешней наивности уже прошла довольно суровую школу жизни: поработала уборщицей, поучилась в институтах и в училищах. Некоторые ее воспоминания о студенческих годах похожи на страницы из Диккенса – по описанию жестокости в отношении людей друг к другу, по непониманию друг друга и нежеланию понять. Но подобный жизненный опыт не только не мешал ей, как я видел, а, наоборот, – помогал, ведь актерская профессия – это во многом преодоление, если актер действительно хочет чего-то добиться.