Терская клятва (сборник)
Шрифт:
– А я вас – верхом. Я бревна таскал в пять пудов, подсоблял плотогонам. Лаптевы все шибко здоровые и первые драчуны. Тятька меня не зря Силой назвал!
Поздней ночью они направились к проливу. Борис попытался передвигался самостоятельно, опираясь на палку. Но мука стала невыносимой. Он беспомощно остановился и выругался.
– Я же баял, что лучше верхом, – дружелюбно попенял Силантий. – Только держите пистолет наизготовку, а то… нарвемся на медведя…
Уралец присел, подставляя широченные плечи. Зашагал твердо, как ставший в колею вол. Изредка отдыхал и с прибауткой: «Битый небитого везет», – топал дальше. Перед утром, миновав
У пристани и под горой – вперемешку различные части уже не существующего Крымского фронта. Время от времени отряды добровольцев вступали в бой с немецкими автоматчиками, отгоняя километра на два в степь. От пристани Еникале до косы Чушка – армейская переправа. Катеров не более десятка. Их берут штурмом, не взирая на чины и должности. Лаптев отправился искать плавсредство. Борис сидел у самой воды, зарыв в прохладный мокрый песок огнем полыхающую ступню. Нога до колена распухла, отяжелела, как дубовая чурка.
Силантий вернулся с надетой на шею, как хомут, автомобильной камерой. Глаза его возбужденно блестели.
– За водку выпросил у шофера. Так многие переправляются. Одной рукой держатся за камеру, а другой гребут. Тут, сказал мне шофер, течение в сторону моря. А теперь обратный ветер, и нас погонит, куда надобно. Только вода холодновата, – поежился Борис. – Да я привычный. У нас Угрюм-река завсегда студеная.
– А я с Терека. Он с кавказских ледников бежит…
У пристани стали свидетелями, как командир батареи их полка, молодой лейтенант, с перебинтованной головой и рукой на перевязи, докладывал подполковнику особисту, в новенькой фуражке с синим околышем:
– Я отступал последним с двумя ранеными артиллеристами. Они подтвердят. Укрепрайон стерт с лица земли. Мы отбивались, пока не израсходовали патроны.
– Там насчитывалось более четырех тысяч живой силы. Как думаете, сколько уцелело?
– Не могу знать, товарищ майор. Вероятно, сотни три-четыре…
Над проливом хищно проносились «Мессеры», метили очередями в катера и баркасы, в смельчаков, решившихся – поодиночке и группами – преодолеть вплавь пятикилометровый рубеж. По волнистой глади влеклись разбитые плоты, обгоревшие доски, трупы людей и животных, ветки, кладбищенские кресты, бревна. К непрогретой воде Борис постепенно привык, боль поутихла и позволяла шевелить ногой. Плыли, время от времени переговариваясь, ободряя друг друга. Борис не переставал удивляться превращению, случившемуся с «третьим номером». Еще вчера был Сила увальнем и трусоватым простаком, а сегодня и размышлял, и вел себя уверенно, точно от страха сделали прививку. Видимо, такая особенность русского воина, – становиться от сражений трехжильным, с яростью биться и за тех, кто навек полег на поле брани.
Ветер гнал волны к Азову, и течение почти не ощущалось…
За нескончаемой тяжелой работой на току, где спозаранку до ночи приходилось лопатами забрасывать зерно в веялку, вращать её тяжелую ручку, тачкой возить очищенную рожь в бурты – Ефросинья, уставая до изнеможения, забывалась, вступала в бесхитростные разговоры с женщинами. Пожилые хуторянки взяли вдов под опеку. Примерами из жизни, полной утрат и страданий, убеждали, что поддаваться унынию и падать духом – большой грех, а наоборот, надобно, как травушка после зазимка, цепляться за свое бабье счастье ещё крепче…
Перед обедом неожиданно на ток примчался председатель колхоза. С крупа его измученной, носящей боками кобыленки срывались хлопья серой пены. На удивленье, явился Камышан не в будничной одежде, а в новенькой гимнастерке, с орденом Красного Знамени. Эту награду цеплял он по праздникам, и подумалось Ефросинье, что «начальство» – с обнадеживающей вестью. Но былой красногвардеец, морщинистый, с набрякшими от недосыпа глазами, безмолвно курил папиросу за папиросой, пока к весовой собирался люд.
Кипятком обжигал плечи полуденный зной. От буртов тянуло запахом прокаленной ржи. Сизо-белесое, выгоревшее небо вкось чертили ласточки. Порывистый суховей сорил пылью и половой, шало трепал юбки. Хуторянки, подростки и старики, переговариваясь, стекались с хмурыми лицами, – молва о наступлении немцев, о том, что на Моздок правятся не только гражданские, но во множестве красноармейские колонны уже облетела улицы.
– Дорогие товарищи колхозники! – энергично обратился Камышан, оглядывая хуторян, вставших полукругом. – Немецкие захватчики, прорвав оборону Красной Армии, подошли к Минеральным Водам. Наш район с нынешнего дня – на военном положении. Парторг Еремеев призван в строй защитников. Фронт, можно сказать, не за горами. От Пьяного кургана – километров двести…
И Ефросинья замерла от мысли, что родные до сих пор в дальнем городе, и неизвестно, когда вернутся. Происходящее казалось нереальным, каким-то дурным наваждением.
– Районным комитетом обороны объявлена эвакуация. Налажен вывоз сельхозпродукции и отгон скота. А то, что останется, подлежит уничтожению. Но паниковать, товарищи, не надо! – председатель снял мокрую от пота фуражку и рукавом провел по бурым прядям, прилипшим ко лбу. – Как говорил товарищ Сталин, от каждого из нас требуется полная мобилизация сил. Поэтому ставлю неотложные задачи. Первое. Несмотря на жару, приступаем к вывозу зерна. Прямо сейчас подъедут подводы. У кого нет подборных лопат, разрешаю смотаться домой. Второе. Завтра с утра начнем на горе рыть траншею. Для руководства приедет военный. Невыход будет воспринят как пособничество врагу…
Ефросинья уловила растерянные вздохи, перелетавшие от уст к устам. Наверняка встревожились и подруги. Белый свет вдруг лихометно сузился. Ждать помощи было неоткуда. Щемящее чувство безысходности сковало душу. Точно разбежавшись по береговой поляне, вдруг обнаружила, что впереди – обрыв…
Председатель говорил сурово, подбирая проникновенные слова и жестикулируя. Ефросинья – за пеленой набежавших думок – слушала вскользь. И вместе с другими испытывала растущую тревогу, догадываясь, что Камышан «толкает речь», чтобы не допустить разброда и сохранить в колхозе дисциплину.
Затем на комсомольско-молодежной «летучке» был сформирован отряд для особых поручений. Старшей в звене председатель назначил её, Ефросинью Грудневу, ударницу труда, хотя она со слезами просилась съездить за сыном в Пятигорск.
Кучер Сашка Аржанов хлестал меринка кнутом, не обращая внимания на визг перегревшейся втулки колеса, готового в любой миг слететь. Телегу трепало, несмотря на слой пыли. Набитый за время страды летник, виляя по балкам, вел к полю, где на редкость удалась озимая пшеница. Скосили ее недозрелой, и снопы в стожках оставили прямо на жнивье, чтобы зерно «дошло». Но война порушила все планы. Грузовики МТС и большая часть колхозных подвод были отряжены для срочных армейских нужд.