Терская клятва (сборник)
Шрифт:
– Слезай! И не мути воду, кусок идивота!
Бригадир решительно повернулся к хуторянам и тем же разгоряченным голосом скомандовал:
– Старым разрешаю удалиться. Остальные – стройся в шеренгу! Начнем рыть. Три метра в ширину, два – в глубину. В Гражданскую мне приходилось по такому делу. Ничего тут сложного нет: бери поближе, кидай подальше.
Никто не понимал, для чего нужно было здесь рыть траншею. Прежде всего, этот открытый участок степи никакого интереса для военных не представлял. Копать, вгонять лопату в целинную твердь даже для привычной Ефросиньи оказалось трудом непосильным. Острие лопаты вязло, с трудом разрезало сплетения крепких, как проволока, корней. Попыталась
Шорохи по бурьянам и неровный перестук лопат. Одуряющий зной, от которого пульсирует в висках. И немая исступленность от сознания, что траншея эта – бессмысленная трата сил и времени, поскольку гораздо проще в хутор попасть по дороге.
Выстрел из ружья – сигнал тревоги – прозвучал громко и обрывисто. Ефросинья разогнулась и подняла голову. Сначала не сообразила, зачем это дед Бобрусь мчался по полю с небывалой прытью и – на ходу отбросил свое ружьё. Может, пацанов догонял?
Но какая-то из молодаек, копавших на дальнем краю траншеи, отчаянно выкрикнула:
– Бабы, танки на поле!
Разом бросилось в глаза: в дымке, поднятой ветром, полуденное выгоревшее небо, скачущий на его фоне всадник на гнедой и за ним – два грязно-зеленых чудища с башнями, помеченными черными крестами. Они, по всему, преследовали верхоконного. И не стреляли, намериваясь раздавить. Из-под мелькающих копыт вскидывались фонтанчики пыли. Боец с перебинтованной головой низко припадал, жался к шее лошади. Танки мчались под горку всё быстрей. Немцев, вероятно, охватило то властное чувство жестокости, которое побуждает охотника медлить, хладнокровно наблюдая за будущей жертвой.
Хуторяне врассыпную бросились с горы. Никак не ожидали они в это утро повстречаться с немецкими танками. А Ефросинья, сама не зная почему, стояла как вкопанная, пока к ней не подоспели подруги.
– Падай! Ну! – под ухо крикнула Наталья и толчком повалила Ефросинью на дно прокопа, – Ты что?! Спятила?
– Погоди ты! А если кавалериста ранят?
– А если нас?!
По соседству плюхнулась Валентина, отклячив зад. У неё подрагивал подбородок и губы. В эту минуту даже разговорчивая казачка утратила дар речи.
Ефросинья, приподнявшись, с замиранием сердца смотрела на поле. Красноармеец, умелый наездник, по-казачьи зависал с лошади, опасаясь обстрела, вскидывался и громче понукал гнедую. Он смог на рысях обогнуть солончак и выбраться на обочину. Лошадь взяла на дороге разгон. И в тот миг, когда застрочил танковый пулемёт, всадник бросил её к спуску, успел скрыться за гребнем бугра…
Танки, сбрасывая скорость и разворачиваясь, громыхнули траками. И сотрясая землю, двинулись в сторону Моздока. Их дула и пятнистые замасленные бока, как заметила Ефросинья, были густо припудрены слоем пыли. Она поднялась, с ненавистью глядя вслед. Валентина, отряхивая юбку, грубо выругалась. А Наталья сразу предложила:
– Давайте хоть арбузом побалуемся. Во рту пересохло. Айда на бахчу!
На удивленье, из неглубокой траншеи – будто услышал – поднялся неподалеку дед Бобрусь. Узкое лицо его с жидкими буровато-седыми усами выражало глуповатую растерянность. Старая соломенная шляпа, похожая на сорочье гнездо, сползла на затылок, открыв лоб и загорелую лысину. Он ни слова не возразил, пошел вместе с молодайками, по привычке бахвалился:
– Кабы не пальнул, – всех бы хуторцов передавили! Летели чертяки пуще Змея Горыныча. А я сроду не пужаюсь! Три войны отвоевал, а на четвёртой геройское ранение получил. Как увидел эти самые танки, аж ноздри раздулись! Зарядил патрон с картечью и саданул по ним! И так до пяти разов!
– Да ты, дед, случайно выстрелил, и то, как пукнул, – шутливо пристыдила Наталья.
– Молодая ты бабенка, а слухом обнищала! С одного выстрела только мух бить!
Своё ружьишко искал он долго и старательно. Но так и не обнаружил, – затерялось в рослом бурьяне. Слишком мудрено петлял, убегая от немцев. И досадливо махнув рукой, вынес из холобуды пузатую сумку с чугунком и мелкими пожитками. Понуро уселся и ждал на чурбане, пока молодушки отведут души сахарным арбузом. Для чего теперь охранять владения? Наоборот, пускай люди, сколько могут, уносят сладкий урожай. И, поразмышляв, он решил не оставаться в степи, а вместе с хуторянками вернуться домой.
Предзакатный сон Ефросиньи, забывшейся с устатку, был мимолетен. Тревожные думки тотчас подняли с топчана. В горнице дремал на клеёнчатой скатерти рыжий луч. Ефросинья боковым зрением уловила отражение в настенном зеркале. Присмотревшись, ничего особенного в своем лице не нашла. Похожа слегка на горянку. Нос чуточку горбатый, губы плотные, очерченные, подбородок небольшой. Выделялись только влажным блеском крупные глаза, – темного желудёвого оттенка, с грустинкой. Мало чем отличалась она от сверстниц, – стройна, полногруда, с вьющимися русыми волосами, заплетенными в тугую косу. Непонятно, чем так приглянулась Борису, да и другие парни за ней увивались. Хотя никогда не нравилось ей кокетничать и дурачить ухажеров. Она сразу и всем сердцем полюбила мужа. Еще до свадьбы, и особенно теперь, когда осталась солдаткой, дня не обходилось без сальных намёков немолодых бабников. Если и наделил бог красотой, то теперь она не в радость, а в обузу. Пусть бывает очень тоскливо, и знобит от жажды мужской ласки – это терпимо. Лишь бы дождаться Бориса…
Характерный тарахтящий звук возник исподволь. Ефросинья вытолкнула створку окна, выглянула и – отпрянула назад. Вдоль плетней ехала смычка мотоциклов с пулемётами на колясках. Немцы были в зеленых френчах с закатанными рукавами, в касках, а на лицах водителей еще круглились выпуклые очки. От громкой трескотни проезжающей колонны заложило уши.
Вдруг один из мотоциклов подвернул к воротам. Ефросинья похолодела. Рулевой остался на месте, а сидевший в «люльке» рыжебровый здоровяк отбросил с колен полог и вылез с пистолетом в руке. С ходу выбил ботинком калитку. Мгновенье – и с грохотом распахнулась дверь в горницу. Немец в упор встретился с ней взглядом. Он был страшен и от каски большеголов: светлые льдистые глаза со звериным прищуром, длинное лицо – окаменевшее, пистолет угрожающе направлен в грудь хозяйки.
– Bist du eine Partisanin? – настороженно крикнул немец. – Wo ist dein Mann? [9]
Ефросинья покачала головой, давая понять, что будто не понимает его речи.
– Gib mir Wasser. Schneller! [10]
Эти слова ей также были хорошо знакомы. В голосе немца чувствовалась затаенная угроза, и она решила отозваться.
– Там колодец, – показала Ефросинья рукой на окно. – Во дворе. Hoff.
– О! – удивился верзила, опуская руку с оружием. – Ба-ба… карашо! Лубить!
9
– Ты партизанка? Где твой муж? (нем.)
10
– Дай мне воды. Быстрее! (нем.)