Терская крепость. Реквием Двести сорок пятому полку
Шрифт:
С трудом поверил, что четыре милых девушки-медички из гвардейского мотострелкового полка всегда сами ставят себе палатку.
– Но мы же военные, – обиделись они.
«А теперь я в медсанбате, на кровати весь в бинтах…»
Через медицинскую роту этого полка прошло за два месяца кампании около 50 человек раненых, рассказала врач-терапевт старший лейтенант медслужбы Татьяна Леангард. Этой хрупкой девушке из Санкт-Петербурга десятки солдат обязаны своим здоровьем, а то и жизнями.
– Несколько дней, когда шли бои за Рубежное, мы обрабатывали по десять-пятнадцать
– Как ведут себя раненые? Есть такие, что кричат от боли, плачут?
– Нет, мы же их промедолим (то есть вводим обезболивающие препараты. – В. К.), все ведут себя нормально. Они даже гордятся, что ранены в бою. Один раненый контрактник так переживал, что теперь не сможет отомстить за убитого в Чечне брата… Все хотят вернуться в полк, к друзьям, воевать дальше. Это мы по ним плачем, жалеем каждого.
Девушки – Таня, Ольга, Вера и Валентина – рассказывали мне, как они перевязывали раненых, порой сами по локоть в крови, а я вдруг поймал себя на мысли: да они же чуть не слово в слово рассказывают мне эпизод из моей книги «Заплачено кровью» о работе полковых медиков в Великую Отечественную войну. Господи, как похожи все войны…
Медицинский батальон 3-й мотострелковой дивизии стоит прямо в поле. Чудо, но в палатках здесь – операционная, рентген, даже кресло стоматолога. Медики обеспечены всем необходимым и делают все операции, рассказал его командир подполковник медслужбы Михаил Сазонов. Делали даже операцию по удалению аппендицита, местному мальчишке – вырезали грыжу. Собрали 3,5 литра крови от доноров в батальоне.
– С начала кампании через медбатальон прошло пятьсот одиннадцать человек, – рассказал он. – Раненых и травмированных из них – семьдесят человек, остальные больные, в том числе шестеро – воспалением легких. Эвакуировали вертолетами в госпиталь Моздока сто сорок три человека, остальных вернули в строй.
Больше сотни операций, из них двадцать – сложных, провел ведущий хирург медбата Андрей Тищенко. Эта война для него вторая. В первой чеченской кампании через его золотые руки за четыре месяца прошло более двухсот раненых.
– Один солдат был в состоянии клинической смерти, но вытащили с того света, – рассказал он. – Спасли ногу другому парню, подорвался на растяжке гранаты. Вообще ампутации не было ни одной. Самая сложная операция была – три с половиной часа. Оперировали раненного в живот лейтенанта-разведчика Барнаева. Операция прошла успешно, но выходить его не удалось, умер в госпитале.
В палатках медбата было всего несколько человек больных: на фронте третью неделю стояло относительное затишье.
«Пусть пропахли руки дождем и бензином…»
Медицинский и ремонтно-восстановительный батальоны разделяет пустая труба газопровода.
– Это граница, – рассказали солдаты. – Ночью здесь часовые с обеих сторон, случается, что и постреливают для острастки, но мы к медсестрам по сопкам бегаем, в обход.
Командир рембата майор Игорь Спицын в мирной жизни обожает французскую музыку и аквариумных рыбок, а здесь обязан обеспечивать ремонт автомашин и бронетехники. В
– В батальоне только срочники, – рассказал комбат, с удовольствием показывая свое немалое хозяйство. – Девятнадцатилетние парни, а чудеса творят: любой ремонт делают, причем в полевых условиях.
За два месяца рембат вернул в строй 253 единицы автомашин и бронетехники.
Этих парней, с черными руками, в черных от машинного масла телогрейках, с утра до ночи на холоде ремонтирующих машины, после армии любой автосервис должен брать на работу без звука и платить только в твердой валюте…
– Устал я от армии, – с тоской сказал комбат. – Мне сорок пять, а выслуги – тридцать пять лет, и где только не воевал…
И полез помогать ставить новый двигатель на «КрАЗ».
«Пишу тебе из горящего танка…»
В каждом батальоне мы забирали письма или просили написать матерям, чтобы весточки с фронта быстрее дошли домой.
«Здравствуй, мама!» – написал молодой солдатик и сидит, шмыгает носом: «Каждый день одно и то же, ну не о чем писать…»
– Пишу тебе из горящего танка, – со смехом советует контрактник с усами суворовского солдата.
Другой диктует: «Мама, пишу тебе на сапоге погибшего друга. Извини за плохой почерк, он еще дергается…» В армии ценят юмор, особенно черный.
– Пиши, – советует третий, ковыряя в зубах, – «Мама, кормят нас хорошо. Баранина уже в рот не лезет, хочется свининки, но чеченцы свиней не держат».
– Попроси у матери иголку, а то я свою потерял, – говорит четвертый. – Да пусть она иголку в сало воткнет, чтобы не заржавела.
– А кто у нас сегодня обед готовит? – спросил, войдя в палатку, сержант.
– Иван.
– Так он же пушку чистит! Значит, опять наварит, как вчера.
Командир распекает солдат перед строем:
– Ну, пришел к вам друг, ну, выпили по сто граммов. Ну, по двести! Ну, на гитаре поиграли, так нет – вам обязательно надо потом пострелять, да еще трассирующими!
Вдруг – очередь из автомата в воздух. Командир пошел разбираться. Вернулся и вполне дружелюбно сказал: «В честь комбата, говорит, стрелял. И трезвый, на удивление!»
Хотя обычно на стрельбу, даже из самоходных гаубиц и «Градов», мало кто обращает внимания – привыкли. Да и лишняя очередь в темноту в сторону противника никогда не помешает. А вот на любой выстрел со стороны чеченцев нередко обрушивается и залп батареи.
В Чечне люди научились понимать друг друга с полуслова. Особенно запомнился своей лаконичностью такой разговор в гостях за столом:
– Ну?
– Наверное.
– Да, пора.
И звякнули кружки…
Пока на фронте стояло затишье – почти все батальоны обзавелись очаровательными толстячками-щенками кавказских овчарок, бросивших разбежавшиеся от огня артиллерии отары овец. У девушек из медицинской роты – приблудный рыжий персидский котище по имени Персик.
– У нас и коза есть, беременная, и куры, только они не несутся, потому что петуха нет, – говорят девушки.