Теряя Контроль
Шрифт:
Я смеюсь, но это страшный звук, потому что сегодня нет ничего смешного.
— Я подумаю над этим.
— Знаю, это тяжелые времена для вас с Софи, но я серьезно, — он переступает с ноги на ногу, и пару раз щелкает ручкой. — Может вам стоить поговорить с общественными организациями по обеспечению жильем? Я не знаю, как они работают, но, может, у них есть какие-то предложения для людей, оказавшихся в подобных экстренных ситуациях. Я дам Софи справку о инвалидности. Используйте это.
Бессмысленно объяснять доктору Чену, что это все
— Я завтра же схожу в городское жилищное управление, — обещаю я и забираю справку об инвалидности.
— Она справится, — говорит доктор Чен и похлопывает меня по спине. — Не позволяйте ей падать духом. Вы должны быть голосом оптимизма в это время. Психическое здоровье не менее важно, чем физическое.
Мы садимся на автобус, потому что метро слишком далеко. Мама покачивается и выглядит измученной, хотя лечение начнется только с понедельника. Одна мысль о капельницах, хирургическом вмешательстве и длинных иглах, постоянно застревающих в самых больных местах, ужасает. Я хотела бы поднять ее и отнести самой короткой дорогой до остановки.
— Нам нужно отменить поездку в Вермонт, — говорит она, как только мы преодолеваем три ступеньки на входе в автобус.
— Как хочешь.
Я не уверена, она не хочет ехать или делает это ради меня. Наше натянутое общение убивает меня. Как будто рак подрывает нашу способность разговаривать так же, как разрушает ее здоровые клетки. Она уже ушла в себя. Руки сложены, губы сжаты, и напряжение сквозит в каждой черточке тела.
— Нет смысла ехать. Нам нужны будут деньги.
Голос резкий. Тон безапелляционный.
— Мне все равно Вермонт никогда не нравился.
Никто в своем уме не будет против поездки на знаменитую фабрику мороженого. Но мы уже не в своем уме. А напрягаем все силы, чтобы приливы разочарования и отчаяния не подчинили себе наши эмоции и тела. По крайней мере, я.
Я сижу прямее, чем мама, потому что, если она хочет, чтобы я была ее щитом, я буду. Я бы забрала себе каждую ее больную клетку, если бы могла.
Я сравниваю похожие ситуации, и это совсем не помогает.
Три года назад, когда мы ехали после похожих новостей, мама была сильной и целеустремленной.
— Я надеру этому раку зад, — заявила она мне.
Она заплакала только один раз: когда у нее начали выпадать волосы.
Сегодня нет никаких воинственных слов, и ее лицо выражает лишь поражение. Мое сердце замирает, и слова доктора Чена стучат в висках.
Психическое здоровье не менее важно, чем физическое.
— Мы поедем, когда тебе станет лучше, — я усаживаю ее рядом с собой и стараюсь избежать тревожной боли от осознания ее слабости и хрупкости. — Я разрешу тебе съесть столько мороженого,
Не самая лучшая шутка, но обычно она бы легонько ткнула меня в бок в знак признательности за мои старания.
К моему страху, она утыкается в мое плечо и заглушает им свои всхлипы. У солнечной Софи сегодня ни одной хорошей мысли.
Набегают слезы, и я мягко закрываю глаза, не давая им упасть, будто запираю боль и страх внутри. Я пододвигаюсь настолько близко, насколько позволяют сидения, и прижимаю ее дрожащее тело, шум пассажиров скрывает судорожные вздохи мамы.
Человека, выжившего от рака.
Человека, страдающего раком.
— Что тебе сказал доктор Чен? — наконец произносит она, вырываясь из моих объятий.
Она вытирает лицо салфеткой и смотрит в окно, избегая моего взгляда.
— Ну, эээ… — мямлю я, потому что эмоции мешают говорить. — Он сказал, что нам нужно переехать. Что у тебя возникнут проблемы с лестницами.
Мама ничего не говорит, и я продолжаю:
— Я пойду завтра в жилищное управление. Доктор Чен выписал нам справку, которая может помочь получить дом с лифтом. Ну, знаешь, экстренная ситуация.
Громкий всхлип, и я вижу в отражении окна, как она зажимает кулаком рот. Пассажиры замечают и отворачиваются, не желая увидеть горе, с которым мы не можем справиться.
— Это слишком дорого.
— В смысле?
Она поворачивается, и я вижу в ее глазах вину. Море вины.
— Я уже смотрела. Так как я работала этот год, мы накопили на социальную помощь, но не на переезд.
Мама сжимает губы, но они дрожат от напряжения.
— Когда ты?.. — я замолкаю.
Если она задумывалась об этом, значит, давно понимала, что вновь больна.
— Когда ты узнала? — спрашиваю я обвиняющим тоном.
— Пару месяцев, — признается мама.
— Пару месяцев? — взвизгиваю я, и теперь на меня направлены любопытные взгляды.
Пытаюсь говорить тише:
— Ты была больна пару месяцев, и это первый раз, когда ты пошла к доктору?!
— Я думала, что все пройдет, — защищается она. — Последнее, что нам нужно сейчас, — это новые медицинские счета.
Злость после этих слов просто зашкаливает, но я знаю, что это неподходящая эмоция для такого случая, и теперь сама отвожу глаза. Если я сейчас открою рот, то пожалею о сказанном.
— Прости, Тайни, — слезы заполняют ее глаза, и она снова начинает всхлипывать.
Звуки и знаки ее боли уничтожают мой гнев. Будь ее щитом. Я придвигаю маму ближе, игнорируя ее попытки оттолкнуть меня.
— Не беспокойся, мамочка, — шепчу я. — У нас все будет хорошо.
Она ничего не говорит и продолжает плакать. Как бы сильно я ее не обнимала, слезы не прекращаются. К тому времени, как мы доезжаем до нашей остановки, кажется, что она уже страдает от обезвоживания. Я помогаю маме выйти из автобуса, не обращая внимания на жалостливые взгляды, сопровождающие нас всю дорогу до выхода.