Шрифт:
Annotation
Действие романа разворачивается в "маленьком городке в горной глубинке" штата Западная Виргиния. Главный герой Сидней Де Лейкс выходит из тюрьмы, куда он попал по обвинению в непредумышленном убийстве своего друга. Сидней не простил самого себя, но судьба дает ему шанс начать новую жизнь: он получает работу ухаживать за молодым инвалидом Гаретом Уэйзи, который после загадочной катастрофы страдает странным психическим недугом. Несмотря на сложный характер Гарета Сидней вполне счастлив жизнью в его доме, однако, как начинает постепенно выясняться, все поворотные события в жизни Сиднея подобно нитям ведут к одному единственному человеку - его заклятому врагу еще со школьных времен, изгою общества Рою Стёртеванту, который не может
Джеймс Парди
Джеймс Парди
Тесные комнаты
Джеймс Парди
Тесные комнаты
Перевод А.Седов
Человеческий эмбрион находится в утробе в свернутом положении, ноздри его прижаты к коленям. С наступлением смерти зрачок широко раскрывается.
Ванс Де Лейкс невыносимо долго дожидался в приемной у доктора Ульрика. Еще немного и он был готов окончательно растерять мужество и уйти оттуда прочь. От запахов карболки, хлороформа и всего этого больничного букета у него и так постоянно начинала кружиться голова, а тут еще он то и дело невольно пробегал глазами по цитатам на обложках двух медицинских томов, стоявших на видном месте, и эффект от этого был таким же.
Журналов в приемной было всего ничего, да и те могли бы заинтересовать разве что фермеров. Нешенл Географик был единственным чтивом, которое Ванс взялся пролистать, однако и "Южные моря сегодня" и "современные Эскимосы", равно как и заметки про исчезновение буревестников, откровенно говоря, не слишком его занимали.
– Я насчет Сиднея, - выпалил Ванс, едва перед ним появился доктор, устремивший на него пристальный взгляд из-под сросшихся бровей и приветственно протянувший руку, которую Ванс не пожал единственно потому, что просто был не в состоянии ее заметить.
Следуя за доктором в его кабинет, Ванс бросил быстрый взгляд в комнату, что находилась слева, и заметил там довольно молодого парня, (тот показался ему знакомым, возможно работал на шоссе, где Ванс его и видел) который во весь рост вытянулся на кушетке: его руки были в несколько слоев замотаны бинтами.
– Я всего на минуту, док, - заговорил Ванс. В руках он держал большую соломенную шляпу, которой обычно спасал голову от августовского солнцепека, но сегодня, торопясь поскорее попасть к доктору, он совершенно про нее забыл и таскал с собой как посылку.
Довлевшие над ним недавние известия, больничные запахи и замеченный мельком парень в кровавых повязках - все это, сложившись вместе, оказало на Ванса такое действие, что земля пошла у него из-под ног, однако доктор, не дав ему упасть в обморок, расторопно пригнул ему голову и подставил под нос флакончик с резким запахом.
– Речь о Сиднее, док, - произнес Ванс, подняв голову и беспомощно глядя на врача.
– Он вернулся домой... Только ничего не говорите, док... Все хорошо... Он отбыл наказание. И теперь свободен.
Вот так все и началось. Отсидев в тюрьме, Сидней вернулся домой в наш городок, чистый перед законом,
Теперь, после заключения, он стал казаться значительно меньше и моложе. Он смотрелся практически ровесником своего младшего брата Ванса, которому было двадцать.
После того как Сидней вновь поселился в родных стенах, у него появилось обыкновение заходить временами в спальню к брату c таким видом, словно он хотел о чем-то его спросить: он уже приоткрывал рот, казалось, решившись задать вопрос, однако всякий раз, как он пытался заговорить, он краснел, словно его отхлестали по щекам. Он вообще все время ходил так, словно нахватал пощечин. В итоге, не собравшись с духом ничего сказать, Сидней лишь устремлял на Ванса такой взгляд, как будто тот был главным виновником всех его мучений.
– Это-то и обиднее всего, - объяснял теперь Ванс доктору Ульрику.
– Сидней никуда не выходит и никого не хочет видеть, но и сидеть со мной ему тоже никакой радости...
– Так или иначе, давить на него незачем, - резонно заметил доктор, закуривая одну из своих помятых черных сигарет, которые он дымил уже добрых лет сорок.
– Повремени пока что-либо делать, Ванс. Часто это бывает лучшим средством решения проблемы. Большинства проблем. Постарайся не забивать себе всем этим голову. Это мой тебе совет.... Ну а Сидней, пусть он как-нибудь ко мне заглянет.... Скажи, чтобы приходил в любое время. Сам же пока даже не пытайся ничего предпринять. В любом случае, единственное что ты сейчас можешь, это просто дать ему почувствовать, что он по-прежнему твой брат...
– Не я ли навещал его за решеткой, - заговорил Ванс, словно оправдываясь.
– Кто еще мотался бы к нему каждую неделю в такую чертову даль... А он мне и спасибо не сказал!... Только об одном и спрашивал, как там Гарет Уэйзи. (Так звали жившего по соседству юношу, который попал в серьезную аварию примерно в то же время самое, когда Сидней угодил в тюрьму).
– Но пойми Ванс, вернулся-то он к тебе!.. К тебе, а не к Гарету...
Ванс притих. Доктор Ульрик умел успокаивать собеседника, причем, он добивался этого не путем слов - говорил он мало - но тем, что сам всегда сохранял полную невозмутимость. Кроме того, он принял большинство родов на двадцать пять миль вокруг, и, возможно, в этот миг оба они мимолетом вспомнили, что и Ванса и брата тоже извлек на свет он.
По большому счету, для многих пациентов доктор Ульрик был ближе родного отца. Не в меру близок, как часто думал сам доктор. Пожалуй, это и было причиной его бессонниц.
Я через чур всем близок, громко вырвалось у него однажды, после лишнего стаканчика черничного вина, которое он сам делал у себя в подвале. К семидесяти годам лицо его стало чем-то напоминать дверь, наглухо заколоченную в покинутом доме. Глаза его оставались как раньше ясными, может быть даже яснее, чем прежде, зрачок все так же метал молнии, но в целом его лицо сделалось похожим на лицо человека, у которого больше не осталось никаких надежд и ожиданий. Его повседневная жизнь всецело состояла из врачебных забот, которыми он был поглощен так же, как утопающий видом берега. Он и в самом деле был нужен своим пациентам как воздух, а потому его самоотдача больным была для него не обязанностью, а жизненно важной необходимостью. И хотя его руки были уже слишком нетвердыми, чтобы принимать роды (а репутацию ему главным образом заслужило именно его акушерское умение) он все равно без устали трудился с утра до вечера, помогая больным и отчаявшимся. Окружавшие его дом поля, площадью много акров, он сдал в аренду фермерам, которые засеяли их кукурузой. В самом этом зрелище растущей кукурузы - летом все высоко вздымающей отяжелевшие от початков стебли, а осенью и зимой убранной золотыми снопами - было для него нечто особенное, отчего в душе его оно занимало почти такое же важное место, как его пациенты.