Тетрадь вторая
Шрифт:
Место имев в моем сердце,
По мою правую руку...
(То из чего потом возникло, хотя совсем по-другому, — «Как живется Вам с другою?» [151] )
Какая у меня тоска — в женском обществе! Именно тоска, а не скука. Точно я уже обречена на них — как пятидесятилетняя, без права предпочтения их (женщин) —
Спрятаться, потеряться — мечта, как себя помню. Раз даже осуществила: 4 г., пассаж, белый медведь, негр над сухим фонтаном. — Как тебя зовут, девочка? —
151
Ст-ние
Для того, чтобы быть собой, мне нужно потеряться (потерять себя). Как во сне. Как (иные) в вине. Быть сонной: с'aмой: пущщей собой.
Я, это когда меня нет. Только мой восторг. Alles andere schenk ich ihnen... [152]
Почему я сажусь на конце стола, оставляя пустоту. Для невидимого, незримого.
Друг, по горячему следу
Слез...
Препечальная почесть!
152
Все прочее я оставляю (дарю) вам… (нем.)
— «С Вашим счастливым соседом
Я поменялся бы тотчас!»
Обомлевать, распинаться,
Льстить? (Возвеличен, целован!)
Мой сотрапезник парнасский —
С бедным соседом столовым?
Но не за высшим ль столом ты?..
— Нет! не пойму! надоумьте! —
Для передачи солонки?
Для пополнения рюмки?
Только-то?.. Кравчий имперский —
С кем?
И с усмешкой, как внуку:
— Место имев в моем сердце
По мою правую руку!
29-го апреля 1925 г.
(Дура, дура! Разве не легче поухаживать за ужином, чем — любить?? 1933 г.)
Строки:
(когда кончутся)
Строки и сроки
В час, когда все пройдут
Строки и сроки
След
Слез
Свеж
Непроливающиеся, — такие крупные!
В них несбывающееся — не ты, несбывшийся!
Слезы задерживаемой...
Непроливающиеся, в счет не идущие...
1-го мая 1925 г. — ПАСТЕРНАК — ВЕЙМАР. Мурке ровно 3 месяца.
(День когда мы должны были «через два года» с Пастернаком встретиться в Веймаре.)
Записи:
Призраки вызываются нашей тоской. Иначе они не смеют. (С робостью призрака) Доведите ее (дотоскуйтесь) до отчаяния, и они станут полновластными хозяевами ваших дней и ночей. Если призрак является днем — вы дотосковались до смерти. (Призраку переступить порог зари!)
(Всё сказанное — обо мне.)
«Призраки являются когда их не ждут».
(Эпиграф к предыдущему отрывку)
Не шелестенье бумаги — враг:
Я! — — —
— — как
Призраки входят — без спросу:
Дотосковался!
Душа не может быть заполнена никем и ничем, ибо она не сосуд, а содержание. (Тело — сосуд.) Ибо она — заполняющее, единственное заполняющее. Это во-первых. Во-вторых же: — ибо она беспредельна.
Душа может быть заполнена только душою, т. е. собой же. Как море — морем, небо — небом.
Строки (NB! неважные, важна только интонация)
— В день один не вложишь г'oда!
— Вложишь! Жизнь в единый час —
Вкладываю
Мур:
3-го мая (3 мес. 3 дня) Мур весил 6 к. 40 гр. чистого весу. (NB! как золото!) Первое слово (нёбное, горловое) совершенно явственно, с характерным франц<узским> r — «heureux» [153] .
153
счастливый (фр.)
10-го мая Мур весил 6 к. 70 гр. чистого весу.
17-го мая — 7 к.
24-го мая — 7 к. 20
31-го мая — 7 к. 50 (4 мес. — 1/2 пуда 1 ф<унт> с хвостом)
Строка:
Счастье — курчавое
(предвосхищение будущих Муриных кудрей!)
С ручками, с ножками
— Ушки сторожкие —
Эх, вишенка | моя
ягодка |
Скороспелочка!
Колясочка моя
Тарахтелочка!
Каждую народную песню, будь то русская, французская, немецкая, пр. — я неизменно чувствую — моею.
ИЗ АЛИНОГО ДНЕВНИКА О МУРЕ
мур в чехии
Сперва — Мур в Волероссийской коляске (паучихе) — лысый, большеголовый, в чепчике. Большой круглый лоб, безбровые дуги над ярко-синими глазами, маленькие кулачки с трогательными пальчиками и еще более трогательными ноготками, похожими на крошечные листочки шиповника. Когда солнце Мур лежит в шелковой голубенькой распашонке, в коляске, во дворе. Я сижу на березовой скамейке и его сторожу. Иногда рядом сидит Лелик, и мы почтительным шепотом играем «в Катю и Гришу». Мур никогда не плачет, он очень торжественен и умен. Купали его раньше в тазу, а потом в страшном сером баке, к<оторо>го мама безумно боится, купают с подстилкой, с градусником, с губкой и каким-то особенным, очень легким на вес мылом, точно из пены. Купаться Мур любит, и в воде делает всякие неуравновешенные движения, брыкается и обдает всех присутствующих водой.
У Мура очень большое приданое, давали вещи знакомые, знакомые знакомых, знакомые знакомых знакомых, и незнакомые. У него шесть пеленок полосатых голубых, шесть полосатых серых, шесть белых двойных, три белых тройных, двенадцать разных, и даже одна моя, Московская. У него одно одеяло белое шерстяное, одно белое войлочное, одно розовое с амурами (М<аргариты> Н<иколаевны>), одно розовое с белыми полосками, и одно голубое с белыми полосками (NB! купленные мною наперед наугад: на мальчика и на девочку. Розовое д. с. п. живо, голубое, сделавшееся грязно-белым, исклочилось. 1933 г.) Да. Еще одно голубое, стёганое, подарок Валентины Чириковой, и голубая с кружевом подушечка. Потом около сотни распашонок, кофточек, теплых, холодных, полотняных, вязаных, кружевных, шелковых, и т. д. (И ни одних штанов. Я.) И всех цветов. Чепчиков уже меньше, около десяти. (Почти совсем их не носил. Я.) Два из них сшила А<лександра> З<ахаровна> из кружева моего старого платья. Она же сшила матрасики и два конверта. Нельзя не упомянуть восемь Тешковских свивальников, которые живы и поныне. И еще костюмчик, вязаный, голубой, с шапочкой, бывший Ирусин [154] .
154
Т. е. дочери М. Н. и В. И. Лебедевых.