Тетради Шерлока Холмса (сборник)
Шрифт:
Холмс подошел к самому краю ямы и пристально разглядывал ее содержимое. Я попытался перевести взгляд с ухмыляющегося черепа на другие части тела. Очевидно, труп завернули в самодельный саван, возможно одеяло, так как на костях еще виднелись лоскутья коричневой шерстяной материи, а также остатки более тонкой ткани, из которой, вероятно, было сшито платье. Ткань была синего цвета, и на ней просматривались следы голубого узора. Однако наблюдательный Холмс сумел заметить еще одну необычную деталь, которая ускользнула от моего взгляда.
– Обуви на теле не было? – отрывисто спросил он.
Лестрейд, который, судя по всему, также не обратил на это внимания, встрепенулся:
– Не знаю, мистер Холмс. А вы, Бенсон? Видели обувь?
Сержант покачал головой:
– Нет, сэр.
– А это что такое? – продолжал Холмс, указывая тростью на ком земли, лежавший слева от тела и по виду не отличавшийся от других комьев, разбросанных по дну могилы.
Лестрейд заглянул в яму и жестом подозвал констебля с лопатой:
– Эй, ты! Палмер, кажется? Видишь этот ком? Подай-ка его мне! – И пока тот осторожно спускался в яму, добавил: – Да помни, куда лезешь!
Вышеупомянутый ком был вытащен и передан Лестрейду, который бегло осмотрел его, пожал плечами и отдал Холмсу.
Понимая, что мой друг не зря заинтересовался этим предметом, я внимательно наблюдал, как он взял ком земли и аккуратно раздавил его пальцами, чтобы извлечь то, что находилось внутри. Стряхнув всю землю, он положил находку на ладонь. Это был серебряный медальон в форме сердца на тонкой серебряной цепочке. Вещица так потускнела и испачкалась, что я только диву давался, как ее вообще можно было разглядеть на дне могилы.
– Как, ради всего святого, вам удалось ее увидеть? – спросил я.
– Просто на земле что-то сверкнуло, – сказал Холмс. – Интересно, как он тут оказался?
– Это, конечно, принадлежало ей, – без раздумий ответил Лестрейд, указывая пальцем на скелет.
– Возможно, – согласился Холмс. – Но почему ее могильщик заботливо положил рядом медальон, а об обуви не подумал?
Наступила тишина. Лестрейд надул щеки и выразительно посмотрел на меня, словно намекая: «Теперь ваша очередь говорить». Но, зная о пристрастии Холмса выставлять на посмешище тех, кто самонадеянно торопится с заключениями, я на приманку не клюнул и промолчал. Холмс был явно разочарован. Пользуясь предоставленными ему полномочиями, он повернулся к инспектору и кротко спросил:
– Надеюсь, дорогой Лестрейд, вы разрешите мне забрать эту цепочку и медальон с собой? Обещаю, они вернутся к вам в целости и сохранности.
– Что ж, в интересах дела я позволю вам ее взять, мистер Холмс, – великодушно отозвался Лестрейд и тут же добавил: – При условии, если и вы позволите заглянуть к вам вечерком и узнать, к каким выводам относительно этой вещицы вы пришли.
– Разумеется, – столь же великодушно согласился Холмс, затем с едва заметной улыбкой опустил медальон в один из маленьких конвертиков, которые носил с собой на такой случай, и вложил конвертик в свою записную книжку.
– А теперь, – деловым тоном продолжал он, – настало время побеседовать с мадам Ортанс Монпенсье о ее падчерице мадемуазель Карэр. – И когда мы направились к калитке, прибавил: – Странно это, инспектор, вы не находите?
– Странно? Что странно? – спросил Лестрейд, спеша вдогонку за Холмсом.
– Имена, Лестрейд, – ответил Холмс.
– А что не так с именами? – удивился Лестрейд. – Им и положено быть странными, они ведь французские, разве нет?
Уже второй раз Холмс заговаривал об именах, но я все не мог понять, что он имеет в виду. Лестрейд, судя по всему, довольствовался собственным объяснением. Я же по-прежнему недоумевал, отчего это Холмс так настойчиво привлекал наше внимание к именам.
Когда мы подошли к парадной двери дома семнадцать по Элмсхерст-авеню, я так ни до чего и не додумался, а потому на время выкинул эту загадку из головы. Лестрейд взялся за тяжелый железный дверной молоток, отпустил его, и тот издал гулкий звон, такой громкий, что и мертвого мог разбудить.
Дверь открыл какой-то мужчина, с ног до головы одетый в черное, будто он собрался на похороны. Я догадался, что перед нами мсье Доде. Это был высокий широкоплечий человек. Он слегка наклонился вперед, словно стараясь выглядеть ниже ростом, отчего его лицо приблизилось к нам и мы смогли подробно рассмотреть его черты: длинный нос, отвислые щеки и густые топорщившиеся черные брови, из-под которых на нас взирали внимательные глаза, похожие на глаза дикого животного, притаившегося в терновнике. Он кивнул, видимо признав инспектора, который уже приходил сюда после получения загадочного письма, распахнул дверь и впустил нас в прихожую.
Мне хотелось поподробнее рассмотреть интерьер прихожей, но времени хватило только на то, чтобы мельком заметить темные обои с висевшими на них еще более темными картинами и лестницу справа от нас, верхние ступени которой тонули во мраке. Возможности разглядеть что-либо еще у меня не было, ибо мсье Доде подвел нас к какой-то двери и постучал.
Оттуда послышалось:
– Entrez! [61]
Мсье Доде открыл дверь и с сильным французским акцентом объявил:
61
Войдите (фр.).
– Инспектор Лестрейд, мсье Холмс и доктор Уотсон, мадам!
Он посторонился, позволив нам войти.
Мы очутились в просторной, но очень сумрачной и чрезвычайно загроможденной комнате. Из-за плотных бархатных штор на окнах и мебели, занимавшей почти все свободное место, здесь было буквально нечем дышать. Кругом не было ни одной свободной поверхности – стены были увешаны картинами, столы уставлены вазами, полки забиты разными безделушками, и все это окутывал полумрак. Единственным ярким пятном был огонь, горевший в большом камине черного мрамора, перед которым сидела в инвалидном кресле сухонькая старушка – очевидно, сама мадам Монпенсье, одетая в траурное вдовье платье и, несмотря жар, исходивший от очага, укутанная пледами и шалями. Она застыла в надменном молчании, положив на колени крепко сцепленные ручки, и на лице ее ясно читалось выражение крайнего неудовольствия, вызванного появлением в ее гостиной трех незваных посетителей.
За креслом хозяйки стояла дама помоложе, тоже вся в черном, видимо компаньонка, мадемуазель Бенуа. Эта суровая особа со связкой ключей на поясе сильно смахивала на тюремщицу.
Лестрейд выступил вперед и сильно оконфузил нас всех, попытавшись по-французски объяснить причину нашего вторжения. В других обстоятельствах эта сцена могла показаться забавной, однако мадам Монпенсье слушала инспектора, поджав губы.
Лестрейд скоро совсем запутался и умолк, но ему на смену тотчас пришел Холмс. Сдержанный и учтивый, он заговорил на французском – вполне приличном, судя по облегчению и восхищению, которые явственно обозначились на лицах мадам Монпенсье и мадемуазель Бенуа.