The Мечты. Бес и ребро
Шрифт:
– В смысле – у Женьки?
– В смысле, поищи в Женькином шкафу себе купальник.
– А можно?
– Вот именно сейчас – нужно.
– Ты не забывай, пожалуйста, что я на чужой территории и теряюсь, - деловито сообщила она и подхватила простыню, заматываясь в нее, как в римскую тогу. – Мне, как минимум, надо понимать, что здесь можно, а что нельзя. И где здесь этот шкаф. И насколько ты уверен, что жена олигарха не затягает потом по судам за несанкционированное использование ее вещей.
– Все сказала? – рассмеялся Андрей.
– Нет. Еще не сказала, что
– Ага, - кивнул он. – Ну тогда шкаф в комнате напротив, и у тебя есть семь минут.
Она уложилась в одиннадцать. И ему пришлось ее ждать, потому что когда в жизни появляется кто-то еще, это неизбежно ведет к сумбуру в устоявшемся. А уж если в жизни появляется Стефания Адамова, то этот сумбур гарантированно будет сопровождаться спецэффектами. Такова природа женщины. Такова Стешина природа.
Но разве хотел бы он для себя другого утра в эти минуты, покуда ждал ее уже одетым в прихожей? Или потом, когда они шли по направлению к пляжу между знакомых ему с детства дворов, которых она совсем не знала? Или после, когда они делали первые шаги в холодную после ночи и из-за пришедшего течения воду? И, наконец, когда слепящее солнце подсвечивало брызги на ее смуглой коже, отчего та искрилась и казалась золотистой?
Разве мог он хотеть другого утра?
Унимая дыхание после долгого заплыва, близко-близко, кожей к коже далеко от берега, слушая, как шумит море, которое Стеша, оказывается, могла полюбить, и молча глядя друг другу в глаза – именно так Андрей больше не завидовал ветру, который мог касаться ее лица.
Примерно те же дни
Примерно тот же город. Но, может быть, и какой-нибудь другой…
– Завтра!
– Завтра?
– Завтра.
Каких посудин тут только не было!
Примерно те же дни
У побережья Италии…
Ласковые, золотившиеся под заходящим солнцем волны Средиземного моря мягко облизывали борта «Эльдорадо», возвышавшейся в порту на радость туристам, которых так и тянуло в этот глянцевый яхтный мирок – каких посудин тут только не было! Глаза разбегались. Одна другой краше, и пусть «Эльдорадо» была отнюдь не самой крупной из всех, хотя и порядочных габаритов, но зато уж точно выдраена так, что можно прямо сейчас поместить на обложку журнала о жизни в стиле лакшери.
Для того трудилась команда матросов и обслуживающего персонала, сейчас, впрочем, дружной толпой семенившая по трапу на причал, на сушу. Нет, не на законные выходные. Не в отпуск. Не в честь попойки по поводу проводов хозяина восвояси. А потому что человек, гостивший на яхте с разрешения владельца судна, настойчиво просил оставить его одного.
– Господин Панкратов, - доносился с палубы голос капитана, - по вашему приказу люди отпущены, но я по-прежнему не уверен, что ваше намерение выйти в одиночку... да еще и вечером... достаточно взвешенное.
– Да бросьте, Гульермо! – легко отмахивался Олег Станиславович от навязчивого молодого итальянца. – Я на таких крошках рассекал, когда вы еще в мореходной школе учились. Яхтный спорт – моя слабость!
– Я боюсь, что управление этой махиной не вполне относится к видам спорта. Если позволите, мне бы хотелось вас сопровождать. Так было бы спокойнее.
– Ну дайте мне почувствовать себя старым морским волком. К ночи мы с этой деткой будем здесь. И дальше рулите вы с вашими ребятами. Люблю, знаете ли, побыть один.
– Господин Панкратов, но вы хоть бы штурмана не отпускали... вода бывает коварна.
– Маркони! При всем моем уважении к вам... мне кажется, вы уже на меня давите! – расхохотался Олег Станиславович, чем заставил молодого капитана нахмуриться. Не в его привычках было уступать в вопросах безопасности, но гость в этот раз попался упертый.
Он поправил фуражку на голове, взглянул на часы и угрюмо, но настойчиво сказал:
– Я надеюсь, господин Панкратов, в случае любого непредвиденного обстоятельства вы свяжетесь с берегом. И мы вас встретим.
– До завтра, Гульермо, - усмехнулся Олег и отрезал: – Раньше утра надеюсь вас не видеть.
А когда яхта отчаливала, ее капитан еще некоторое время глядел ей вслед. На душе было неладно, а он привык доверять собственной душе. Столько раз это его выручало! Или, может быть, все оттого, что на суше Гульермо Маркони чувствовал себя куда хуже, чем в открытом море, а сегодня его спровадили сохнуть?
В конце концов, он развернулся и отправился прочь от порта, в гостиницу, где их разместили. В городке сегодня было шумно и празднично, и чем быстрее близилась ночь, тем ярче он горел восхитительными огнями неувядающего веселья, какое бывает только на побережье. И отсюда, с побережья, среди этих огней, где было увидеть крошечную, едва заметную вспышку, полыхнувшую несколько часов спустя посреди живой южной ночи в свободных водах, бесконечно далеких от берега.
Про немцев Фролов не любил
Фролов задумчиво смотрел на метроном в кабинете шефа, Моджеевского Романа Романовича, глушившего свой крепкий_вырвиглаз_кофе и вещавшего что-то про немцев. Про немцев Фролов не любил, немцев курировала Раечка, а с Раечкой все было сложно. Вернее, наоборот – НЕ сложно. Именно потому, что НЕ сложилось, несмотря на все прилагаемые им усилия. И как назло, Моджеевский уперто склонял его к этой поездке. Ему-де некогда. Он-де теперь молодой папаша.
– Ты понимаешь, Вить, что ты мне там позарез нужен, а? – вещал Роман Романович. – Я тебя потом даже в отпуск отпущу, но запуск проекта надо контролировать, а Рая – это Рая.
Рая – это Рая… да…
– Вы меня в прошлый раз уже отпустили!
В прошлый раз Виктора Валентиныча с самолета снимали едва ли не в гавайской рубашке и шлепанцах, потому что Моджеевский возжелал его на переговоры тащить. Что характерно – в другом самолете бизнес-классом. Но не на Сейшелы – осьминогов в кокосовом кари жрать, как планировал Фролов, а в Турцию – проект стадиона утверждать. В общем, совсем в другую сторону.