The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
Но как же так вышло, что среди всего бреда их взаимоотношений еще и Юля Малич маячит? Ведь он только в конце осени видел Женю, спокойно прогуливающуюся с Юрагой! Или это она их и познакомила, и мелкая с катушек слетела? Да ну! Быть не может.
Всего этого просто не может быть.
Ну не бывает так!
Не выдержав, в конце концов, накала страстей в собственной башке, Моджеевский что-то пробормотал под нос и встал со стула, двинувшись к барной стойке. Сто пятьдесят грамм любимого коньяка голову, конечно, не прочистят, мозг на место не вернут и спокойствия не установят. Но без оного ему этой ночью не заснуть точно – и так со сном беда, а подобные новости отобьют его вовсе. Потому Ромка плеснул в бокал
– Вообще, знаешь... все зло от соцсетей. Пять капель будешь? Больше – не дам, а то мать вопить начнет, что я тебя спаиваю.
Чтобы не разразиться хвалебной песнью
Евгения Андреевна Малич радостно сдала ключ от кабинета вахтеру, привычно улыбавшемуся ей и отвешивавшему комплименты, и вышла на крыльцо, едва сдерживаясь, чтобы не разразиться хвалебной песнью во славу окончившегося рабочего дня, во время которого ей пришлось стать жертвой нападения нового заместителя главдракона и главного экономиста, моментально окрещенного Ёжиковной (звали новоприбывшую Александрой Йожефовной Ротштейн, и нападала она с пирожками собственного приготовления или иногда – с рассказами о своих многочисленных хобби, родственниках и жизненных перипетиях). С главдраконом у Ёжиковны сейчас цвел конфетно-букетный период, но и с остальными новоприбывшей хотелось подружиться. И потому сегодня она ходила дружить к Жене. Декабрь же в бухгалтерии не самый подходящий месяц для дружбы, а уж если ты расчетчик – так и вовсе «не трогайте меня, а не то покусаю». Женя, разумеется, еще как-то держала себя в руках (чем больше забот, тем меньше времени на дурные мысли), а вот Таша уже натурально на людей кидалась, посмевших забрести к ним в кабинет и мешавших им трудиться. Словом, еще один жирный красный крестик на календаре поставлен – и слава богу. Можно топать дальше. Женя и топала – на выход, на улицу, под нависшее низко над головой черное вечернее небо. Налетевший ветер не сулил ничего приятного, но она мужественно сунула нос в огромный толстый шарф и успела сделать шаг на следующую ступеньку.
В этот самый миг, в очередной раз надламывая ее день, жизнь и мир, откуда-то снизу, от самого начала крыльца, прозвучал голос, которого она не слышала уже несколько месяцев. Голос был негромкий, серьезный и даже, кажется, немного сердитый. Коротко-коротко. Два слога. Четыре буквы. До самого сердца.
– Женя!
Замерев на месте, она вздрогнула и всмотрелась в темноту, разрываемую редкими фонарями и фарами пролетавших мимо автомобилей. Первый удар в висках. Вернуться в кабинет и позвонить отцу. Потому что она точно знала – встречаться им с Романом незачем. Даже если это было единственным, о чем она мечтала столько времени. Второй удар. В горле. Остановить себя. Тут, на месте. Смотреть прямо перед собой. И не втягивать папу. Третий удар. Спустившийся ниже, в грудную клетку, и отдающийся в конечностях. И ей не восемнадцать лет, чтобы бегать от мужчин. Раньше надо было. Теперь поздно.
Поежившись под промозглым ветром, Женя медленно, как на ватных ногах, спустилась с крыльца и молча остановилась в двух шагах от Моджеевского. Ближе подходить не рискнула – страшно. Очень-очень страшно, потому что ей одинаково сильно хотелось и видеть его, и никогда больше не оказываться рядом.
Он же, нахохлившись, как большая хищная птица на сильном ветру, чуть заметно подался вперед и, если бы она заглянула в его глаза, то заметила на одно мгновение промелькнувшую в них жадность, когда целиком и сразу поглощаешь образ человека, которого не встречал бесконечно давно, и так же бесконечно скучал по нему.
Но эта вспышка погасла, едва вспыхнула, и он проговорил тем же тоном, что и звал ее, показавшуюся на ступеньках:
– Привет. – Просто. Два слога, шесть букв. – Нам надо поговорить.
«Нам не о чем разговаривать», - почти слетело с ее губ – предельно ясно и очень по делу. Но успев себя остановить, Женя спросила:
– О чем?
Голос прозвучал глухо. И это, конечно, от холода. Шум улицы, гомон людей, свист сквозняка, забравшегося сюда, ее перекрикивали.
– О Юле, - точно так же глухо отозвался он. – Это важно.
Женя медленно перевела дыхание. Раз-два. Вечер увлекательной арифметики. Все-то она считает, бухгалтер должен считать. И, не сдержавшись, усмехнулась:
– Ну и чем тебе Юлька не угодила?
Моджеевский нахмурился. Все тот же ветер, игравший между ними сейчас, одинаково их терзающий и заглушавший их голоса, ударил ему в лицо, отчего седоватая челка упала на лоб.
– Ну почему сразу не угодила? – криво усмехнулся Роман. – Девочка как девочка. Только лезет куда нельзя. Тебе это надо бы знать. Поехали поговорим где-нибудь.
– Я никуда с тобой не поеду! – звонко выпалила Женя и для подкрепления этого вскрика мотнула головой, отступив от Романа.
Но он тут же сделал этот шаг к ней, не позволяя сократить расстояние. Как в танце, ей-богу.
– Не тебе вести себя, как обиженная девственница, - ледяным голосом проговорил Моджеевский. – Потому ты просто меня выслушаешь. В твоих интересах, как и все остальное.
– В моих интересах? – подавляя волнение, переспросила Женя. – Ты понятия не имеешь о моих интересах. И действуешь всегда только в своих. Есть что сказать – говори. Только, пожалуйста, недолго. Холодно.
– Холодно, - нехотя согласился Ромка. – Ладно, к черту. Пойдем, в твою кофейню зайдем. Устроит?
– Ты мог позвонить, если это так важно, - хмуро проговорила она, все-таки кивнула и, обойдя Романа, быстро направилась через дорогу. Ну какая разница, что ее устроит, когда его не было больше трех месяцев! Лишь бы не ехать никуда с ним сейчас...
Моджеевский, сойдя следом с бордюра, поравнялся с Женей и оказался как-то совсем рядом. Слишком рядом – и запах его парфюма напомнил о том, какой он был возле нее, отчего едва не поднялись волоски на затылке, скрытом шарфом. А ведь они всего-то пересекали улицу. Не больше.
– У меня появилось время – и я заехал. Это не телефонный разговор, - ответил Роман. – Двадцать минут как-нибудь потерпишь мою физиономию.
– Тогда записку бы написал, – снова не сдержалась Женя, ускорила шаг и буркнула себе под нос: – В эпистолярном жанре у тебя особенный талант!
– Ну прости, не додумался! – огрызнулся он, ощетинившись.
«Красноречием не владею, чтобы красиво мозги пудрить. У меня все по-простому. Цацок надарил – и в койку». Последнее сказано не было. Сдержался кое-как. Не без труда. И лишь потому, что перед их носом оказалась дверь в кофейню, которую он открыл перед Женей, пропуская ее вперед. Рядом. Слишком рядом от себя. Так, что слышал ее запах, отчего не к месту вспомнилось, какая она была возле него, и от этого воспоминания болезненно заскребло под ребрами. А ведь всего-то в зал вошли. И все.
Он кивнул ей на ближайший свободный столик и проговорил:
– Давай кофе.
– Я не собиралась пить кофе. Я собиралась домой, - устраиваясь на предложенном месте, упрямо отказалась Женя. Нельзя ей кофе! Врачиха не велела! Отец унюхает! Нельзя!
Но Роману этого всего знать совсем не надо. И она лишь беспомощно наблюдала, как он тащит свои и ее вещи на вешалку, устраивает их там, потом возвращается к ней и усаживается напротив, оглядываясь по сторонам – не привык буржуй к подобным заведениям. Но теперь уже она жадно и торопливо, пока есть время, пока это незаметно, всматривается в него. Высокого, стройного, в светлом свитере, который тоже пахнет им и так невозможно ему идет... что плакать хочется.