The Rolling Stones. Взгляд изнутри

Ламблен Доминик

Этот эпизод моей жизни прекрасно демонстрирует двойственность натуры моих родителей. Они абсолютно непреклонны в некоторых моментах, особенно когда речь идет о работе, не позволят бить баклуши и заставят добиваться высоких целей. В этом отношении мой отец мог быть особенно суровым. Пользуясь его же словами, не стоило «гадить ему в ботинки». В прошлом он служил в кавалерийских войсках, а затем из любви к автомобилям пошел работать в компанию «Симка», где ждал от других той же железной дисциплины, которая когда-то требовалась от него. Хлыст всегда был у него под рукой, и несколько раз, когда я перегибал палку, он даже принимал меня за свою лошадь. Однако наши родители не были садистами и не слишком препятствовали тому, чтобы мы с сестрой развлекались как хотели.

В конце 1963 года я вернулся в

экстернат и, не отказывая себе в развлечениях, возобновил привычные ночные гулянья. Незадолго до этого я получил права и с тех пор время от времени уходил в самоволку, заимствуя мамину «Симка 1000 Абарт», которую предпочитал своему скутеру «Ламбретта». Я гулял с друзьями в Сен-Жермен-де-Пре и жил вполне себе неплохо. Таких машин, как у моей мамы, было всего четыре-пять штук. Иногда мне казалось, что я живу во времена Джеймса Дина, когда машина имела большое символическое значение, и потому выпендриваться перед друзьями мне казалось делом чрезвычайной важности.

Это было время банд. Самой известной, вне всякого сомнения, была банда «Драгстор». Я в свою очередь был членом банды «Ля Мюэтт» – группировки XVI округа Парижа, в которую входили в основном ученики лицея Жансон-де-Сайи, частной школы Сен-Жан-де-Пасси и даже лицея Жана де Лафонтена для девочек. В общем, дети пролетариата.

Музыка сопровождала нашу банду повсюду, и многие из нас впоследствии сделали музыкальную карьеру, а я еще не раз встречал своих друзей юности в профессиональной жизни. Жан-Бернар Эбей будет вести известные радиопрограммы о поп-музыке, Мишель Тэттингер станет телеведущим музыкального шоу «Красная кнопка», Паскаль Бернарден будет известным продюсером, а Борис Бергман, в молодости одевавшийся очень скромно, но с иголочки, напишет немало известных песен, в том числе текст для «Rain and Tears» группы Aphrodite’s Child, а также первые альбомы Алена Башунга.

Кроме группировки «Ля Мюэтт», я состоял в команде с Рональдом, Жан-Марком и Клодом Риги. Мы отлично друг друга дополняли. Благодаря маме Жан-Марка у нас был доступ в «Декка», Рональд и Клод хотели петь, а я хотел продюсировать. Мы даже попробовали использовать наши зарождающиеся таланты на благо Клода и Рональда, взявшего псевдоним Ронни Берда.

Начинали мы со скрипом, потому что сложно было найти во Франции музыкантов, способных дать нам то звучание, которого мы хотели. Во время одной из сессий записи Клода Жан-Марк вышел из себя и разогнал всех музыкантов: «И это, по-вашему, рок-н-ролл? Хватит! Проваливайте!» Жан-Марку повезло, что он был сыном начальницы. Из нас всех только он мог себе позволить подобную наглость.

И все же Ронни удалось выпустить первую пластинку, на которой была записана песня «Adieu `a un ami». Название предложил я. Это была адаптация английской песни в память о Бадди Холли, погибшем в авиакатастрофе в 1959 году. Затем были другие песни: «L’amour nous rend fous», «O`u va-t-elle?» и «Fais attention», тексты которых нередко писал Клод Риги. Альбом неплохо продавался, и Ронни стал достаточно известным исполнителем йе-йе сцены середины 60-х. А вот Клоду с карьерой вокалиста повезло меньше.

Некоторые из дисков, которые из дисков, которые я сопродюсировал на лейбле «Декка/РКА».

Мой продюсерский контракт приносил сущие гроши, но позволял знакомиться с профессией. В любом случае, это было гораздо увлекательней вступительных экзаменов в Высшую школу коммерции. Да и потом, только благодаря тому что я слонялся по офису «Декка», мне выпал шанс сопровождать The Rolling Stones. Так что я занимался вполне стоящим делом, даже если мой отец и не воспринимал его всерьез, что, впрочем, не отличало его от родителей моих товарищей. Никто из них не видел в нашем увлечении каких бы то ни было перспектив. Все считали его мальчишеской забавой и относились к нему кто более, а кто менее благосклонно. Чем бы дети ни тешились, это ненадолго, а потом они станут врачами, адвокатами или госслужащими. Кажется, такова наша судьба – детей, родившихся в благополучных семьях.

Банды

в большинстве своем состояли из мальчишек и девчонок из обеспеченных семей. Они одевались по последней моде и слушали рок-н-ролл или ритм-н-блюз. Никакого соперничества между бандами не было, и разделялись они исключительно по географическому признаку. В остальном все были примерно одинаковыми. Банды не ставили себе целью сворачивать друг другу шеи. Нет, нам, как людям благовоспитанным, и без того было чем заняться. Были группировки и более скромных масштабов. Самой известной из них была «Ля Трините» («Троица»), в ряды которой входили сразу три будущие звезды: Джонни Холлидей, Жак Дютрон и Эдди Митчелл, который был родом из белльвильских развалин. Объекты и их увлечения, во всяком случае, были точно такими же, как у нас: девочки и музыка. Разве что шмотки они носили менее броские.

Фактор одежды неожиданно стал играть роль при входе в различные заведения, и обладателям поношенных курток или курток из искусственной кожи в некоторые места вход был заказан. Если это были не The Rolling Stones, конечно. Времена китайского прет-а-порте, когда любой желающий за небольшие деньги может сойти за богача, были еще далеко. Мы жили во времена, когда о материальном положении человека можно было судить по его костюму и ботинкам.

Что касается меня, в этом отношении я был упакован по полной. Одной из вещей, к которым мои родители относились благосклонно, были путешествия, и именно из поездок в Англию и США я и привозил все то, что позволяло мне строить из себя помесь лондонского денди и рокера. Тогда существовала целая субкультура «модов», одевавшаяся подобно участникам группы The Who. Помимо ботинок челси, я также был счастливым обладателем разных курток и рубашек от лондонской фирмы Mr Fish и DeVoss из Лос-Анджелеса, не говоря уже о костюмах, сшитых на заказ на улице Нотр-Дам-де-Назарет братьями Кресси, которые в скором времени создали дом Renoma, где можно было приобрести всё, что столица Франции предлагала вниманию модных пижонов.

Эти детали могут показаться незначительными, но на самом деле выглядеть модно было жизненно важно, и никому не приходило в голову щеголять ирокезом или джинсами, висящими где-то ниже трусов, выдавая в своем обладателе человека, который ищет нежности от обитателей американских тюрем. Удивительно, как это популярно у молодежи XXI века. Каким бы ни было поверхностным мое поколение, мы, по крайней мере, и через 30 лет сможем посмотреть фотографии молодости, не краснея от стыда.

Итак, моя одежда, вызывающая завистливые взгляды, и мое известное окружение стали моим пропуском в мир парижских вечеринок. Помимо заведения Кастеля, где я был как у себя дома, центром этого мира являлась улица Сен-Бенуа. Среди прочих мест там находился бывший джаз-клуб «Бильбоке», созданный Борисом Вианом в 40-х годах, а ныне превратившийся в ночной клуб, где электрогитара звучала чаще трубы, но место сохранило свою волшебную атмосферу. Там нередко можно было встретить поп-звезд, заехавших в Париж. Как-то раз в царившей там суматохе я даже смог пообщаться с барабанщиком Beach Boys Деннисом Уилсоном. Подобные заведения были созданы для элиты, и границы между знаменитостями и никому не известными людьми здесь отсутствовали. Наличие или отсутствие твоего лица на обложке какого-нибудь альбома или киноафиши здесь никого не волновало.

Присутствие известных музыкантов не могло оставить безразличной мою подругу Зузу. Мы довольно долго вращались в одних и тех же кругах и в конце концов прониклись друг к другу симпатией. Зузу была одной из моделей Катрин Арле, чуть позже воспетых Дютроном. Она также пробовалась на роли в кино и постепенно обретала известность в парижском андеграунде под прозвищем «Твистующая Зузу».

Надо признать, она обладала одним преимуществом, которого мне очень не хватало для того, чтобы привлекать внимание наших англосаксонских кумиров: недоступной, коварной красотой, которая неизбежно вызывала всеобщее вожделение. Она была до ужаса соблазнительна, но наши отношения никогда не переходили за исключительно дружеские рамки, и я ни разу не пытался это изменить. Просто от Зузу у меня не бегали мурашки, и все, такое бывает. И потом, если бы я стремился к другим отношениям с ней, то пришлось бы столкнуться с жесточайшей конкуренцией.