Тиара боли
Шрифт:
Тина научилась переживать собственную боль раньше, чем чужую. Она видела, что её родители подавлены не меньше неё самой, чувствуя их внутренние терзания и горькие мысли, когда мать и отец старались ни единым лишним словом не задеть несчастную дочь. И приняла тяжёлое решение. Умения радоваться миру, чувствовать ярко неискусственно, искренне смеяться и надеяться вопреки всему умерли в ней тем сырым ноябрём вместе с нерождённым ребенком. Но воля её была тверда как никогда.
Много слухов перемололи болтливые языки близких и дальних знакомых семьи Мельниковых. О том, как сильно испортилась их шальная дочка, когда стала продавать свою молодость богатым старикам, и куда, в конце концов, это её привело. Тина не захотела оставаться вечной тенью
На самом деле, «старик» был только один. Яну исполнилось всего сорок четыре года, но такая разница в возрасте с юной студенткой и нездоровый вид жениха, дважды пошатнувшегося на свадьбе, разумеется не могли остаться без осуждения. А ведь он был просто таким же несчастным человеком, как и она сама. Много лет назад потеряв в автокатастрофе свою семью, мужчина искал утешения в вине и наркотиках, но смог заглушить не боль, а лишь голос разума. И вот, в безумии замутненного сознания, судьба привела Яна к дверям храма порока.
Финансовые активы будущего супруга Тины в те годы были столь велики, что даже чудовищные расценки лупанария не поколебали его благополучия. Повредили только душе. Случайное знакомство с неулыбчивой, ссутулившейся и рассудительной не по возрасту девушкой чудом вернули вдовца на поверхность из глубокой бездны пороков. Она подарила мужу свои ласки, как дают наркоз, чтобы облегчить боль смертельно больному пациенту, её тело и внутренняя сила помогли ему дожить последние годы как человеку, а не как зверю. Организм и сознание Яна были повреждены слишком сильно. Через два года странной и тихой жизни, словно в келье кающегося грешника, Тина осталась вдовой.
– Хозяйка Я-Ли! – раздался скрипучий, прерывистый голос, в котором слышались жестокость и голодная угроза.
Пинком отбросив пленника, девушка выпрямилась, напрягшись как струна. Лицо её сделалось непроницаемым и не выдавало ни одной мысли, хотя вошедший без предупреждения чуял в воздухе резкий запах неприязни, шумно вдыхая приторные ароматы её покоев. За его спиной робко топтались еще недавно распущенные и наглые охранники, и даже самой хозяйке не хватило смелости проявить дерзость.
– Что тебе нужно, страж?
Фигура в бесформенных одеждах грязно-серого цвета качнулась вперед, снова принюхиваясь к происходящему в комнате. Низко надвинутый капюшон скрывал большую часть лица с землистым цветом кожи и уродливым обрубком носа, но оставлял открытыми толстые жадные губы, покрытые рубцами от укусов собственных зубов. Они снова раскрылись, источая зловоние, и отвратительный голос наконец сообщил:
– Госпожа ждёт. Немедленно. Иди за мной.
Даже высокопоставленные клиенты, обеспечивающие защиту и благоденствие элитному борделю, с боязливой осторожностью относились к его могущественной управительнице. В её руках было сосредоточено неимоверное количество компрометирующей информации, немалые деньги и прочные связи. Но всё это присуще многим сильным мира сего, и особенно из тех, кого слишком высокий взлёт приводил к преждевременной кончине. Что-то совсем иное вселяло даже в иерархов современного общества подростковые растерянность и неловкость, появлявшиеся перед лицом Госпожи лупанария.
Редко покидала она свой пентхаус, и никогда не прикасалась ни к слугам, ни рабам, ни к клиентам. Никто не представлял её предающейся плотским утехам, и не встречал ни единого свидетельства участия в любовных забавах. Владея целым маленьким собственным миром, Госпожа Ида оставалась его языческой богиней, пренебрегавшей простыми смертными.
Точно так же брезговала она и охраной борделя, хотя когда-то сама повелела набрать на службу именно таких бойцов. Иду окружали собственные защитники, которых в Гоморре называли «стражами». Молчаливые, жуткие, безымянные, они не участвовали в оргиях, не брали денег и не вступали в праздные разговоры. Завернутые в невообразимое тряпьё силуэты изредка маячили по коридорам с немой угрозой, но большую часть времени проводили, сторожа верхние покои лупанария. Их не видели ни спящими, ни употребляющими пищу или вино, и даже самые матёрые и жестокие бойцы службы безопасности старались без нужды не пересекаться со сторожевыми псами Госпожи. Только Я-Ли и другие семь хозяек борделя не испытывали явного страха перед этими обезличенными существами, никогда не снимавшими капюшонов, но и они избегали провоцировать страшных прислужников Иды.
– Я не заставлю Госпожу ждать, – с преувеличенной почтительностью ответила стражу хозяйка.
Неразговорчивый силуэт коротко кивнул, и тяжелой поступью вышел из комнаты. Проводив его напряженным взглядом, один из новых охранников, состоявший на службе не больше полугода, негромко пробурчал:
– От этих уродов всем не по себе. Никогда не привыкну к их безобразным рожам.
Обвинённый в изнасиловании двух мальчиков-цыганят, и последующем удушении одного из них (по свидетельству выжившего и сбежавшего второго), он принадлежал к той части бойцов, полностью извлечь которых из-под нависшего меча Фемиды так и не удалось. Подавшегося в бега подозреваемого посланцы Госпожи нашли раньше полиции, и укрыли в лупанарии на вечное проживание вместе с подобными ему. Рыбу бросили в реку, и не было предела радости преступника, выросшего в детском доме, и впервые почувствовавшего себя обретшим собственную тёмную семью. Только немногословные слуги Иды портили своим существованием его новый, отравленный сладким ядом, мирок.
– Правильно делаешь, что говоришь тихо, Влад, – едко бросила хозяйка, отправляясь следом за посланником, – стражи не любят смельчаков.
После смерти Яна его вдова стала богаче, чем когда-либо могла себе представить. Детей у этой мрачной пары не было и быть не могло – Тина навсегда утратила способность зачать и выносить плод. Самонадеянный и беспечный как большинство мужчин, он оставил все счета и имущество молодой супруге, которую мнил большей роднёй по духу себе, чем оставшиеся дальние родственники по крови. Реакция обманутых в своих ожиданиях мнимых наследников была вполне предсказуемой, и над вдовой нависла серьёзная угроза. Опасность положения Тины ещё больше усугублялась многочисленными деловыми партнерами Яна, враз позабывшими свои заверения в дружбе и преданности, когда речь зашла об огромном объеме активов в руках жены почившего предпринимателя.
Но и покойный супруг и охотники за его наследством сильно ошиблись в одном. Тина помогла обрести Яну покой и умиротворение в последние годы жизни. Только она вовсе не была близка серой кучке пепла, оставшейся еще при жизни от сгоревшей души супруга. И боль не сломила её. Как не сломили страшные сны, в которых нерожённое дитя тянуло руки к матери, отворачивающейся от своего ребенка, чтобы тот не мешал ей вдоволь рыдать над фотографиями его отца. В элегии своего горя Тина наконец поняла: её любовь, честность и доброта никогда не были нужны этому миру. И теперь окружающей действительности нет дела до девичьих рыданий и томлений. Людское сочувствие притворно, а снисходительная жалость – лишь разновидность презрения. Даже сломленный супруг в оболочке своей разрушающейся плоти стал казаться ей лицемером, сначала испугавшимся собственной боли, а потом – силы, что могла от неё избавить.
В сырой и гибельной глубине руин её сердца, измученное сознание нашло источник спасительного огня. Одним солнечным утром, вновь проснувшись на подушке, сырой от слёз, Тина уронила из своих синих глаз искру тёмной ярости, разжегшую пламя страстей. Ян до самой смерти так и не узнал, что его прекрасная в своей ласковой грусти жена хранит под покрывалом нежной печали. Окончив свой жизненный путь, он оставил это неприятное открытие своим родственникам и партнёрам, с удивлением обнаружившим, что глупая девчонка проявляет железную хватку, упрямство и смелость, никак не ожидаемые от мнимой молоденькой охотницы за богатым мужем.