Тиара боли
Шрифт:
– Ты сегодня странно напряжен, страж, – с нарочитой безучастностью проговорила Я-Ли, не глядя на своего сопровождающего, когда они подошли к помпезному лифту в углублённой арке из резного дуба.
Она не ждала ответа, и даже почувствовала некоторое волнение, когда спутник проскрипел ломаным голосом:
– Она… чувствует… беспокойство.
Страж дернулся, словно и сам не понимал, зачем произнёс эти слова. Хозяйка задумчиво посмотрела на него, но не попыталась продолжить разговор. Эти странные существа явно имели какую-то ментальную связь с Идой, об этом Я-Ли знала давно. Они служили её как животные, послушные, преданные и очень сильные. Слишком сильные для обычных
Честная и добрая девочка умерла много лет назад, месте со своим ребёнком. Та, что теперь владела этим телом, была не менее смелой и сильной, но не знающей жалости и любви. В последние месяцы жизни мужа она многое узнала о том особенном месте, где он предавался разврату пока не истощил свою душу. И что-то неудержимо тянуло её к жарким альковам и извращенным радостям Гоморры подобно неумолчному зову. Туда, где можно властвовать над чужой плотью и человеческим разумом, и где холодная, предательская реальность подчиняется самым дерзким грёзам. Глупым, жестоким и мерзким показалась бы девочке Тине вся радуга удовольствий лупанария. Но для хозяйки Я-Ли глупой и смешной теперь была только та никчемная девчонка, еще жившая где-то в тайниках памяти.
Она выбрала себе это имя с позволения самой Госпожи, в первый день их встречи. Беззвездной февральской ночью, уходя от преследователей, девушка мчалась по еще неизвестной дороге. Что-то внутри неё уже точно знало нужное направление, будто машиной управляла сама судьба. Много дней её улещивали и угрожали, пытались соблазнить, договориться и напугать. Но наследница отказывалась подписывать составленные ушлыми юристами документы. Терпение серьезных людей истощилось, и однажды вдова попала в ловушку, в которой была перебита вся её личная охрана. Чудом избежав похищения и пыток, она не смогла оторваться от погони, пока в белесой метели не показались очертания монументального здания Гоморры. Бывший лучший друг её мужа со своими людьми и два кузена Яна были вынуждены остановиться, когда перед мчавшейся впереди машиной распахнулись тяжелые ворота, а навстречу преследователем вышли скалящиеся и вооруженные до зубов бойцы службы безопасности лупанария. Поняв, куда они угодили, мужчины предпочли развернуться и отправиться восвояси с пустыми руками. Они не собирались отказываться от своих намерений, планируя только дождаться удобного момента, сколько бы дней, месяцев и лет ни пришлось бы ждать. Ибо во многих людях алчность пересиливает и страх, и разум.
Но о том было известно не им одним. И как только вереница автомобилей канула обратно в белую метель, стремительные уродливые тени бросились на них из леса, окружавшего Гоморру. Чудовищные титанические удары обрушились на машины как огромные молоты, корежа и сминая тонкий металл. И только когда кровь брызнула из раздавленных тел, и захлебнулись предсмертные крики, страшные силуэты растворились в снежной пурге так же внезапно, как и появились. А на следующий день заголовки новостей с утра пестрели сообщениями о массовой аварии на трассе, унесшей дюжину жизней. Простые обыватели забыли о том уже к обеду.
– Госпожа не в духе, – со значимостью сообщил прислужник-мулат, выходивший из покоев повелительницы лупанария.
Я-Ли настороженно кивнула, и мысленно подготовилась к встрече, выбросив все лишнее из головы. Перед ней возвышались широкие двери, украшенные переплетением мужских и женских тел, выполненном в позолоченной лепнине. Двое стражей, тяжело переваливающихся на мощных ногах, распахнули перед хозяйкой врата обители Госпожи, и она вошла, оставив снаружи посланника, тут же смешавшегося с подобными себе.
В Гоморре было не принято говорить о времени. Дни порой тянулись здесь годами, а иные годы пролетали быстрее ночи. Оттого, обладая здоровой математической памятью с детства, Я-Ли в этом зыбком мире не ощущала прожитых дней, и без принуждения не смогла бы сказать, когда она обрела для себя новый дом – много лет назад или только вчера. Она лишь помнила, что однажды за золотыми дверями завершилось её перерождение, и вся прошлая жизнь осталась позади. Но ни высоким доходам и красивой жизни, ни сладости пороков, ни даже воле самой Госпожи было не возродить из тлена её окаменевшее сердце. И в этом камне неколебимо застыл пронзивший его когда-то клинок отчаяния, неустанно взывающий к возмездию.
Пленник Я-Ли понял это, когда было уже слишком поздно. Беспомощные попытки воззвать к её былой сущности пролегли по его телу глубокими рубцами, а любое проявление собственного «я» каралось немедленно и жестоко. Дни и ночи слились в единый поток позорных экзекуций и боли, в котором всё глубже тонули его разум и чувства, и оставались лишь унижение и страх. Хозяйка хорошо подготовилась к своей мести, и теперь преуспевала в стремлении обезличить, лишить памяти, воли, пола и разума свою жертву. Заставить его забыть, что такое быть мужчиной и человеком, стать меньше чем животным и превратиться в раболепное создание, зависимое от её малейшей прихоти.
Когда Я-Ли покинула свои апартаменты, охранники выволокли юношу из её покоев, чтобы вернуть в подвальные помещения, где держали прочих рабов Гоморры. Без разрешения хозяйки бойцы не причиняли ему вреда, и почти бережно доставили обессиленного молодого человека в подземелье, где, в отличии от нарочито вычурного стиля наземной части здания, царил холодный полумрак и преобладали бездушные металлические оттенки. Мутным взором он видел, как мимо проплывали картины непотребных, сокровенных желаний чьих-то безумных грёз, здесь воплощенных в яви. Женщины в строгих ошейниках, чьи лица были залиты мужским семенем, угодливо стелились по полу словно кошки. Они старательно виляли пышными хвостами, сдвоенные основания которых были до предела вогнаны в их распалённую плоть. Мужчины, лишенные всяких половых признаков, извивались как питоны, жадно подставляя беззубые рты потокам испражнений. Дети, едва вошедшие в сознательный возраст, ухмылялись мерзостно и похабно, уже познав много больше зачавших их родителей, старики и старухи, пытающиеся выжать последние соки страсти из своих ветхих, изношенных тел. Клиенты, рабы и жрицы со жрецами любви порой были перемешаны настолько, что и сами забывали свои роли в мире. На аренах со звучным хрустом ломались судьбы и кости, а в отравленном сладчайшими ароматами спертом воздухе подземелья не умолкали крики, стоны и дикий, разнузданный смех.
– Жаль, что пришлось оторвать тебя от любимой игрушки, – необычайно проникновенный и глубокий голос Иды колебался от невинной юности до чувственной зрелости, и обладал гипнотической силой.
Пентхаус, немногим уступавший по площади каждому из этажей лупанария, разделялся на несколько залов покоев Иды, и таинственный альков Госпожи, куда кроме стражей заходили лишь старшая хозяйка Кара и трое немых слуг. Он находился за дверью из цельного камня, и имел собственный лифт к отдельному выходу из Гоморры. Неизбежно поползли зловещие слухи о сокрытых тайнах, и о том, что изредка в альков приводят рабов, которые больше не возвращаются.
Единственное помещение, где всевластная владелица плоти и душ принимала гостей, слегка походило на тронный зал. В нём не было окон, и, несмотря на немалую площадь, стены давили зловещими фантасмагориями гнетущих фресок и барельефов. Как и в покоях хозяек, здесь царили вульгарные оттенки красного цвета, но обитель Госпожи представлялась взглядам намного мрачнее и помпезнее. Купольный потолок её покоев в античном стиле украшали скульптуры в виде человеческих метаморфоз, и невообразимые, фантастические фигуры будто вырывались из камня, тяжело нависая над залом.