Тиберий: третий Цезарь, второй Август…
Шрифт:
Отцовство, как это часто бывает, не смирило нрав Клавдия Нерона. Почему-то именно теперь он вновь решительно ввязывается в возобновившуюся гражданскую войну, на сей раз затеянную уже сторонниками самих триумвиров между собой. Так в 41 г. до Р.Х. брат триумвира Марка Антония Луций Антоний, опасаясь, что Октавиан оттеснит своего соратника на задний план, возглавил в Италии мятеж против удачливого наследника Цезаря. Состав мятежников был довольно сложен. Основу его составили италики, лишенные земель, розданных легионерам Октавиана. Затем к восставшим, которых возглавил Луций Антоний, примкнуло немалое число римской знати, вдохновленных заявлением Луция, что после победы будет восстановлена республика, а брат его великодушно откажется от звания триумвира. Едва ли, конечно, братья Антонии помышляли о восстановлении республики. Как-никак, именно военные таланты Марка похоронили республику
Была в этой войне и романтическая составляющая. Жена Марка Антония Фульвия, ранее не очень-то жаловавшая деверя Луция, вдруг стала на его сторону и вместе с ним возглавила мятеж. Более того, по мнению многих, именно Фульвия, «беспокойная и дерзкая от природы», и была истиной виновницей этой войны. Она надеялась, раздув беспорядки в Италии, оторвать Антония от Клеопатры».{14} Ведь именно в эти дни начиналась прославленная в веках трагическая любовь Антония и Клеопатры.
И вот, доселе лояльный наследнику Цезаря Тиберий Клавдий Нерон внезапно возымел мятежные намерения и оказался в городе Перузии на севере Италии, где и укрепились восставшие во главе с Луцием Антонием и Фульвией. По названию города война эта так и вошла в историю как Перузианская. На нее и угодил по воле отца полуторагодовалый младенец Тиберий, поскольку семья, естественно, следовала за своим главой.
Первая война в жизни Тиберия не принесла удачи его семье. Октавиан, сам не обладавший военными талантами, очень быстро научился ставить себе на службу дарования других людей, своевременно приближая их и привлекая служить своему счастью. Двое друзей и соратников молодого преемника Цезаря, оба весьма искусные в делах воинских, Агриппа и Сальвидиен, очень быстро пресекли активность мятежников, осадив Перузию. Для надежности блокады они окружили невольно приютивший Луция Антония и Фульвию с их сторонниками город рвом, валом и быстро возведенными стенами. Попытки прорвать блокаду как извне, так и силами осажденных, потерпели неудачу. Луцию Антонию пришлось просить мира у Октавиана, на что тот, естественно, охотно дал согласие. К вождям мятежников было проявлено удивительное великодушие. Луцию он предложил отправиться на Восток к брату, который в это время уже в Александрии наслаждался любовью египетской царицы. Луций, правда, предпочел почему-то выехать в направлении совершенно противоположном — в Испанию. Фульвии не помешали уехать сначала в Брундизий на Адриатическое побережье юга Италии, откуда она проследовала в Грецию. Здесь же в городке Сикионе она скончалась, не перенеся, как можно предполагать, и неудачи в Перузии, и измены Антония. Мать Антониев, также сопровождавшая сына в военной авантюре, из Перузии удалилась сначала на Сицилию, где образовался сильнейший центр сопротивления Октавиану во главе с сыном Гнея Помпея Секстом, затем в Грецию, в Афины.
Замечательное великодушие Октавиана к предводителям мятежа не распространилось на их соратников и жителей самой Перузии, хотя их вина в происшедшем была, понятно, много меньшей. Город был сначала отдан на разграбление легионерам-победителям, а затем и сожжен. К сдавшимся мятежникам Октавиан отнесся с крайней жестокостью: «После взятия Перузии он казнил множество пленных. Всех, кто пытался просить о пощаде или оправдываться, он обрывал тремя словами: «Ты должен умереть!» Некоторые пишут, будто он отобрал из сдавшихся триста человек всех сословий и в иды марта у алтаря в честь божественного Юлия перебил их как жертвенный скот».{15} Были казнены и члены городского совета Перузии. Исключение было сделано только для одного человека, Луция Эмилия, поскольку он в свое время в сенате голосовал за осуждение убийц Юлия Цезаря.{16}
В такой бесчеловечной жестокости молодого триумвира, коему в эти дни было всего двадцать два года, можно видеть и холодный расчет, и злобную мстительность за пережитый страх.
Однажды в дни осады Перузии Октавиан совершал обычное жертвоприношение. Результат его оказался неприятным. Жрецы-гаруспики, гадавшие по внутренностям жертвенных животных, говорили об отсутствии сколь-либо добрых предзнаменований. Огорченный случившимся Октавиан не оставил надежды добиться хорошего для себя исхода жертвоприношения, ибо исход печальный мог омрачить дух всего его войска. Римляне чрезвычайно серьезно относились к подобным случаям неблагоприятных предзнаменований. Октавиан приказал привести новых животных для принесения в жертву. Жертвоприношение затягивалось, а происходило оно, очевидно,
Занятно, что совершившие дерзкую вылазку мятежники, упустив вражеского полководца, удовольствовались только принадлежностями проводимого им жертвоприношения. Тогда находчивые гаруспики немедленно единодушно сообщили Октавиану, «что все беды и опасности, возвещенные жертвователю, должны пасть на того, кто завладел жертвенными внутренностями».{17} Последующая сдача города подтвердила хитроумный вывод сообразительных гадателей.
Главная же причина жестокости Октавиана видится в ином. Не исключено, что правы были те, на кого ссылался Светоний в своем жизнеописании Августа: «Были и такие, которые утверждали, что он умышленно довел дело до войны, чтобы тайные враги и все, кто шел за ним из страха и против воли, воспользовались возможностью примкнуть к Антонию и выдали себя и чтобы он мог, разгромив их, из конфискованных имуществ выплатить ветеранам обещанные награды».{18}
Отец Тиберия очевидно как раз и принадлежал к числу тех, кто без особого желания поддерживал Октавиана и потому решительным образом примкнул к мятежу.
Мятежную решимость Тиберия Клавдия Нерона не укротила и неудача перузианского мятежа. Да, Перузианскую войну вернее именовать именно мятежом, ибо:
«Мятеж не может кончиться удачей, В противном случае его зовут иначе».Стишок этот, сочиненный в Англии, верен, однако, для всех времен и всех народов.
Чудовищная жестокость, проявленная Октавианом в Перузии, не могла не умножить числа его врагов. Гекатомба из трехсот человеческих жертв в годовщину гибели Юлия Цезаря превосходила все мыслимые изуверства даже беспощадных гражданских войн. Этому мог позавидовать сам Луций Корнелий Сулла, чьи жестокости считались непревзойденными в Риме того времени. Потому неудивительно, что претор Тиберий Клавдий Нерон, отец нашего героя, после перузианской трагедии решил продолжить войну с ненавистным триумвиром. Из Перузии он сумел вырваться со своей семьей и добрался до городка Пренесте близ Рима, затем последовал в Неаполь, где и попытался возобновить войну. Клавдий Нерон выступил с обращением к тем, кто из-за конфискаций и раздач Октавиана лишился своих земель, призвав их браться за оружие. Дабы привлечь на свою сторону как можно больше людей, славный претор не остановился даже перед призывом к рабам вступить в его войско, обещая им свободу.
В своих обращениях отец Тиберий не был оригинален. К обиженным собственникам, как мы помним, обращались уже Луций Антоний и Фульвия, а рабов в свое войско десятками тысяч включил Секст Помпеи на Сицилии.
В создании нового войска Клавдий Нерон не преуспел и при возвращении армии Октавиана в центральную и южную Италию был вынужден бежать. Враги в Неаполе почти настигли его и ему с семьей пришлось тайно пробираться на корабль, дабы не быть захваченными врагами. И вот, во время этого бегства маленький Тиберий, не понимавший, естественно, что происходит, едва ли не стал причиной неудачи бегства: «когда они тайно спасались на корабль от настигающего врага, он дважды чуть не выдал их своим плачем, оттого, что люди, их сопровождавшие, хотели отнять его сперва от груди кормилицы, а потом из объятий матери, когда нужно было облегчить ношу слабых женщин».{19}
К счастью, все завершилось благополучно и гонимая врагами семья добралась до Сицилии. Здесь, однако, Клавдия Нерона ждало жестокое разочарование. Он полагал, что Секст Помпеи будет счастлив обрести такого ценного союзника, как мятежный претор, но на Сицилии мятежные власти думали иначе. Сначала Тиберия Клавдия Нерона долго не допускали к сыну Помпея Великого, затем не признали его преторских полномочий и соответствующего права на фасции. Единственный, кто не мог пожаловаться на сицилийский прием, так это маленький Тиберий. Он был обласкан Помпеей, сестрой Секста Помпея и получил подарки: плащ, пряжку и золотые застежки-буллы. Подарки эти Тиберий сохранил на всю жизнь, а в дальнейшем они стали императорскими реликвиями и столетие спустя автор «Жизни двенадцати Цезарей» видел их выставленными на показ в Байях близ Неаполя, где традиционно находились виллы знатнейших римлян, а затем и владык «Вечного города».