Тиберий
Шрифт:
— Ну, наконец-то, после долгих блужданий в дебрях старомодной риторики ты заговорил о деле, — произнесла примиряющим тоном Ливия.
Сообщники совещались весь остаток дня и большую часть ночи. К утру у них были готовы письма с секретными распоряжениями к видным сенаторам, а также к влиятельным вольноотпущенникам и клиентам Августа из числа той, как бы личной бюрократии принцепса, которой он в значительной мере подменял официальные республиканские институты управления. Тайно отправив эти послания, Ливия во всеуслышанье повторила даваемые ею ранее сведения о том, что принцепс будто бы выздоравливает. Одновременно к "выздоравливающему" принцепсу она под видом врачей пригласила специалистов по бальзамированию, так как телу усопшего предстояло еще постранствовать по миру, прежде чем
Всеми делами заправляла Ливия, сам Тиберий в открытую пока ничего не предпринимал, якобы все еще оставаясь под фамильной властью отца — Августа. Однако он уже забрал себе стражу принцепса, его писцов и некоторых чиновников. Как император он отправил в войска и провинции послания с тем, чтобы упредить волнения, которые могли бы возникнуть, когда распространится весть о смерти принцепса.
Подпольное правление государством продолжалось еще некоторое время. Потом в Нолу прибыл центурион, убивший Агриппу Постума, и сообщил Тиберию об исполнении его приказа. Тогда Ливия явилась народу сияющей от счастья в траурном одеянии и объявила сразу о прискорбной кончине Августа и о том, что его сын и фактический соправитель последних лет Тиберий Юлий Цезарь принял на себя бремя государственной власти. В Ноле, а затем в Риме и по всей центральной Италии началась суета подготовки к помпезному погребению почившего столпа Отечества и одновременно — к торжествам по случаю восхождения на престол нового идола. Печаль и радость, слезы и смех смешались в единый липкий поток лицемерия.
В этой карусели показных чувств и демонстративных поступков затерялся след убийцы Агриппы. Центуриону, принесшему весть о кровавой расправе, Тиберий заявил, что он ничего на этот счет не приказывал.
— Но я же сам видел у трибуна свиток с твоей печатью, император, — изумился растерянный центурион.
— Я ничего не приказывал, — повторил Тиберий. — Доложишь обо всем сенату, пусть сенатская комиссия проведет следствие.
Конечно же, никаких докладов об этом деле в сенате никто не услышал, и ответственность за него негласно возложили на беззащитного покойника — Августа.
Убийство внука принцепса открыло дорогу к погребенью телу старца. С великодушного позволения Ливии и Тиберия декурионы, то есть члены городского совета Нолы, водрузили гроб с почетным прахом на плечи и возглавили шествие к столице. Процессия с самого начала была внушительной как обилием высоких лиц, несших на себе скорбные гримасы, так и богатством, чуть ли не роскошью траурных нарядов и атрибутов. Однако по пути следования колонна обрастала все новыми толпами страждущих. Простой люд, высыпающий из многочисленных придорожных селений, в своей наивности искренне предавался горю.
И впрямь, Август был фактическим правителем Рима более сорока лет. В глазах народа он являлся избавителем общества от междоусобиц, кровавых гражданских распрей, восстановителем государства, даровавшим истерзанным римлянам желанный мир, борцом за оздоровление нравов, охранителем границ от посягательств варваров. Все положительное в государстве усилиями современных поэтов, историков, скульпторов, архитекторов, риторов в общественном мнении было связано с фигурой Августа, мудрого правителя, власть которого якобы зиждилась только на его разуме и авторитете. Если же все доброе в обществе основывалось лишь на гениальности одного человека, то как жить людям после его смерти, как не рухнуть обветшалому римскому миру, державшемуся на одной единственной опоре? Простолюдинам казалось, что солнце сорвалось с небес и упало в этот гроб; сейчас они проводят его в последний путь и наступит ночь, непроницаемая мгла и холод поглотят их, и сгинет жизнь в бездне черного безвременья.
Римляне имели рациональный практичный ум, но в то же время были очень темпераментны. Они не расплескивали эмоции по мелочам, как представители некоторых малокультурных народов, чья невоспитанность наивно почитается за горячий темперамент, но уж если предавались страстям, то это был безудержный шквал. При виде траурной процессии, уносящей в Плутоново царство воплощение божественной формообразующей идеи их цивилизации, простые римляне глотали рыдания. Но стоило кому-то не сдержаться, всхлипнуть, проронить слезу на руку соседа, и эмоции волной проносились по толпе, нарастая как снежный ком. Женщины рвали на себе волосы и одежды, падали ниц, карабкались за гробом на коленях, мужчины в отчаянии наносили себе раны, давили друг друга в стремлении протиснуться ближе к центру событий. Толпа неистово страдала на все лады, и это грозило перерасти в масштабные беспорядки.
Наблюдая нездоровые страсти, Тиберий все более хмурился. Причем он сам не сознавал, чего в нем больше: опасений государственного мужа за массовый психоз подданных или недовольства, что, слишком горько сожалея о мертвом, люди унижают живого. Вот он, Тиберий, во всей своей красе, мудрый, проницательный, опытный явился толпе, а она, словно не видя его, такого выдающегося, убивается по чьим-то костям, которые вскоре сгорят и обратятся в тлен. В конце концов он остановил шествие и объявил, что летнее солнце пагубно воздействует на божественные останки, а потому процессии надлежит двигаться ночью. Настроение Ливии было иным. Ей нравилось находиться в центре внимания. Чрезмерная скорбь народа льстила ей, ведь она полагала себя важной составляющей того образа Августа, каковой ныне оплакивал народ. Почтенную матрону рассердило решение Тиберия и особенно ее возмутило то, что сын проявил самостоятельность, не испросил ее мнения. Однако, поскольку он сразу вслух объявил о смене порядка следования процессии, она не стала спорить на виду у публики, но припасла ссору на будущее.
С тех пор похоронное шествие скрывалось под покровом темноты. Днем тело принцепса прятали в общественных зданиях или даже — в виде почетного исключения из религиозных правил — в храмах встречавшихся на пути городов. Так, черной ночью в звездном мерцании факелов Тиберий и Ливия во главе змеившейся по италийским дорогам колонны скорбящего люда подкрадывались к Риму.
В городе Бовиллы честь носильщиков праха у декурионов муниципиев и колоний приняли столичные всадники — сословие, любимое Августом, которое он пытался противопоставить сенаторскому. Они и внесли его в Рим.
У храма Юлия Цезаря, обожествленного его преемниками во избежание толков о незаконности деятельности этого клана, Тиберий велел остановиться, дабы успокоить страсти столичного плебса традиционной похвальной речью усопшему. Из его выступления народ, как и полагалось, узнал о неисчислимых достоинствах покойника, о тяжести утраты, понесенной всем римским народом, а также о почтительности к приемному отцу и прочих достоинствах самого Тиберия. Такие речи уже давно стали у римлян трафаретными. Их разучивали в риторических школах, с них многие юноши начинали ораторскую карьеру. Однако Тиберий в свойственной ему тяге к витиеватости, насильственной образности и многозначности фраз излишне напустил тумана, что не понравилось народу. Глядя на этого оратора, данного им судьбою на место Августа, люди невольно проводили сравнение, которое Тиберий, конечно же, проигрывал, как проиграл бы его и любой другой из тогдашних римлян. Чутко улавливая недоброжелательство публики, Тиберий нервничал и оттого его речь становилась еще более расплывчатой.
Достигнув старого форума, процессия вновь остановилась. На площади и прилегающих холмах собралось особенно много различного люда. Обычай требовал, чтобы высокого человека почтили добрым словом и здесь, в сердце Рима. С неприязнью глядя на разношерстную толпу, кипящую эмоциями, как ему казалось, по далекому от нее поводу, Тиберий поручил выступление своему сыну Друзу. Для Друза происходящие события не были чем-то насущным. Ему еще нужно было дождаться смерти отца, Германика и, может быть, многих других конкурентов, чтобы, наконец-то, испытать такой стресс, какой теперь мучил Тиберия. Все это казалось почти нереальным, и помочь ему могло разве только счастливое стечение всевозможных несчастных случаев, каковые, например, способствовали возвеличиванию его отца, когда под пронзительным оком властолюбивой Ливии один за другим скончались все претенденты на трон из рода Августа. Поэтому Друз говорил перед народом спокойно, обстоятельно, в меру возвышенно, в меру буднично и своей речью примирил плебс с происходящим.