Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото
Шрифт:
За интересным делом, за всякого рода наблюдениями время бежало очень быстро. Наконец настал и день предполагаемого отъезда; нам было жаль расставаться с «нашим Хара-Хото», как мы его теперь называли; мы успели познакомиться, свыкнуться с ним, сжиться с его скрытыми тайнами, понемногу открывавшимися нам; странно – между древним мертвым городом и нами как бы установилась необъяснимая внутренняя духовная связь.
После некоторого обсуждения я решил предложить А. А. Чернову остаться еще на двое суток в Хара-Хото, придав ему в помощь Мадаева, самому же мне нужно было спешить на важное свидание с торгоуг-бэйлэ.
Накануне отъезда из города за вечерним общим чаепитием я попросил балдынцзасакского проводника-ламу погадать нам о завтрашнем
По прибытии на главный бивак, где нас с большим нетерпением ожидали наши спутники, мы поспешили снарядить двух казаков с продовольствием и питьевой водой для наших хара-хотоских отшельников и занялись подготовлением к предстоящему трудному переходу пустыни, по направлению к Алаша-ямунь.
Ранним утром двадцать третьего марта к нам на бивак пожаловал сановный гость – Хагоучин-торгоут-Даши-бэйлэ, как выражался полностью титул торгоут-бэйлэ. Это был высокий, худощавый и совсем еще бодрый человек шестидесяти лет, с чисто китайской манерой обращения; вежливость его граничила с самоунижением, он все время извинялся за бедность и малонаселенность его владений и объяснял эти недостатки неоднократными магометанскими (дунгане) разгромами. Как бы не осмеливаясь противоречить мне ни в чем, бэйлэ на все мои вопросы старался дать положительный ответ и обещал по возможности облегчить следование экспедиции по новому, еще не изученному пути через Хара-Хото, Гойцзо и Дын-юань-ин к Желтой реке.
По окончании делового разговора мы стали забавлять бэйлэ граммофоном, а потом угостили его завтраком. Торгоут-бэйлэ засиделся у нас довольно долго: покуривая одну сигару за другою, он видимо наслаждался необычайным удовольствием. На прощанье я снял с нашего гостя фотографию, за что, в числе прочих подарков, поднес ему и свою карточку. Уезжая, бэйлэ дал понять, что будет очень польщен нашим ответным визитом. Из подарков он оставил на нашем биваке два – часы и музыкальный ящик – с просьбой обучить пользованию ими его подчиненного.
Весь следующий день прошел у нас в разнообразных занятиях – писались отчеты о содеянном, причем особенно подробно мы касались Хара-Хото; некоторые рукописи и образа, повторяю, тут же укладывались для отправки в Петербург. Возвратившийся из мертвого города накануне и привезший ценные дополнения к находкам геолог Чернов также составлял специальный отчет о своих работах. Слух в Торой-онцэ о какой-то европейской экспедиции, будто бы выступавшей из Урги по направлению Гурбун-сайхана, заставил нас особенно тщательно отнестись ко всем докладам, отправляемым в географическое общество и Академию наук [87] .
87
«Вести из Монголо-Сычуаньской экспедиции под начальством П. К. Козлова». Известия ИРГО. Том XLIV, вып. VII, 1908 г. (Примеч. П. К. Козлова)
Наутро двадцать пятого марта мы наконец собрались с визитом к торгоут-бэйлэ, ставка которого лежала недалеко от нашего бивака, между Морин-голом и Ихэ-голом, но отделялась от нас четырьмя многоводными рукавами Ихэ-гола. Между этими реками с грязной, мутной водой там и сям были устроены колодцы, существование которых обусловливалось непостоянством легко перемещающихся русел. Предупредительный хозяин заранее выслал нам лошадей и своего проводника, так как без знающего человека путешествие по долине Эцзин-гола среди бесконечных бугров и всевозможных зарослей было бы крайне затруднительно. Миновав кумиренку Бага-Даши-чойлэн, приютившуюся между средними рукавами Ихэ-гола, и благополучно совершив все переправы, кроме последней, где ввиду высокой воды и топкого илистого дна один из нас против воли принял холодную ванну, мы увидели наконец вдали княжескую ставку. Наш проводник Бата, как подчиненный, при виде ставки своего господина должен был слезть с лошади и идти пешком; мы же подъехали к самым коновязям и, оставив лошадей на попечение подоспевших слуг, направились к саду, огороженному частоколом, где среди тамариксовой рощицы симпатично стояли большие юрты бэйлэ.
Около одной из юрт толпилось много народу; какие-то нарядные женщины суетились, перебираясь из одного помещения в другое, украдкой взглядывая на нас; здесь же стоял сам князь с чиновниками, во всем своем парадном одеянии. Он принял нас очень любезно и все время, видимо, волновался: руки его дрожали, голос прерывался [88] . Справившись со смущением, бэйлэ очень радушно угостил нас превосходными пельменями и чаем, к которому подали чисто европейские услады: сахар, печенье, мармелад и проч. Мы уже давно так вкусно не ели, и все эти кушанья казались нам самыми изысканными лакомствами.
88
Злые языки шептали: «Князь немного покуривает опиум!» (Примеч. П. К. Козлова)
За все время моего визита разговор шел более или менее шаблонный; бэйлэ старался избегать интересной для нас темы о Хара-Хото и сказал только, что подчиненный ему народ представляет из себя некультурную массу степных дикарей, которые ничего не знают и науками не занимаются, «не то что вы, русские». «Впрочем, – заключил он, – я никому не мешаю производить раскопки в мертвом городе, но, кажется, до сих пор все попытки найти какой-либо «клад» не увенчались успехом». По этому поводу, между прочим, наш проводник заметил, что в юности он слышал от стариков о серебре и золоте, которые в большом количестве находили в развалинах Хара-Хото.
Во время нашего пребывания у бэйлэ у него гостила жена кобуксайрского вана с его цзахиракчи, сопровождавшего княгиню на богомолье в Гумбум. Паломница следовала обратно в Чжунгарию. Узнав от цзахиракчи, с которым я довольно много беседовал, что начальник русской экспедиции хорошо знает ее родину и очень симпатично о ней говорит, ванша прислала мне приветственный хадак и сожалела, что этикет не позволяет ей познакомиться со мною на чужой стороне, заочно пожелала мне счастливого пути и всякого успеха в моих начинаниях.
Из частных разговоров с приближенными бэйлэ я случайно узнал, каким тяжелым гнетом ложится на все торгоутское население «албанная» повинность, которой они обязаны всем проезжим чиновникам – китайцам. Стремясь всегда уклониться от этой повинности, торгоуты не постеснялись частично отказать в животных даже Далай-ламе, когда он со своей свитой проезжал через их хошун, но на этот раз они были наказаны. Своенравные тибетские чиновники пришли в неистовство и угрозами заставили торгоутов выполнить «албан», т. е. выставить известное количество подвод, оскорбив словами и действием адъютанта бэйлэ.