Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото
Шрифт:
И раньше, и теперь – всегда я держался и держусь того мнения, что всякую пустыню следует переходить возможно скорее, не растрачивая чересчур драгоценных сил и энергии, необходимых путешественнику в далеких странствованиях. Однообразие и мертвенность дикой пустыни действуют самым удручающим образом на всякого человека и способны породить тоску, апатию и упадок духовной мощи в самых сильных натурах, беззаветно преданных делу изучения природы.
Итак, выступив с колодца Цзамын-худук по обыкновению после обеда, мы вскоре достигли небольшого обрыва хан-хайских отложений, выдававшихся возвышенным мысом среди низменного песчаного пространства и известных у туземцев под названием тэк, что в переводе означает «задвижка» или «запор». Отсюда открывался широкий необычайный вид: благодаря высокому стоянию дневного светила – в три-четыре часа дня –
99
Песчаные барханы вытянуты длинными грядами в меридиональном направлении. (Примеч. П. К. Козлова)
На северо-северо-западе темнели мрачные горы Эргу-хара, известные мне по предыдущему путешествию. Из общей горной группы выделялось несколько командующих вершин – Ханас, Куку-морито, Цаган-ула, Ихэ и многие другие. На северо-востоке чуть намечались неясные очертания еще более мощных горных складок, в нагромождениях которых трудно было разобраться; по крайней мере, наш довольно опытный проводник так и не мог назвать мне отдельных вершин этого расчлененного массива. Постепенно и медленно повышаясь, дорога вступила в слабо холмистую местность, рельеф которой разнообразился большими скоплениями летучих песков. Между бесконечными змееобразными гигантскими грядами, среди которых лавировал наш караван, виднелась темная или пестрая, блестевшая от пустынного загара крупная галька – продукт разрушения горных пород.
Обнажения красных растрескавшихся гранитов и гнейсов, выделявшиеся на поверхности заметными холмами, стали встречаться все чаще и чаще.
Мы остановились на ночевку в урочище Хая, где в летние месяцы, обыкновенно, проживают туземцы со своим скотом; воду здесь можно добывать сравнительно легко, так как в котловине у подножья одного из барханов, она стоит на глубине одного или двух футов [до 0,5 м]. Поставив палатку для старших членов экспедиции, младшие предпочли улечься под пологом неба, устроившись посередине бивака среди многочисленных вьюков. После пустынных безводных переходов мы, обыкновенно, никогда долго не беседуем между собою, а, попив чаю, скоро засыпаем мертвым сном, вверяясь бдительности часового. Кругом скоро воцаряется полнейшая тишина, и кажется, будто вся жизнь в пустыне замерла. Совершенно неожиданно ночью пронесся вихрь, опрокинувший офицерскую палатку; я, конечно, тотчас проснулся, но спавший невдалеке молодой спутник Бадмажапов, которого при своем падении палатка даже слегка накрыла, продолжал почивать мирным, безмятежным сном.
Весь следующий переход до урочища Элькэн-усунэ-худук мы следовали по маршруту моей Монголо-Камской экспедиции. Пески постепенно росли, обнажения розовых гранитов тоже увеличивались. Прекрасный колодезь – место кашей стоянки – был бережно прикрыт гагарой [100] и придавлен сверху тяжелыми ветвями саксаула, засыпанными, в свою очередь, толстым слоем песка. Эти меры предосторожности по отношению к колодцам в пустыне Монголии необходимы, иначе живительная влага была бы скоро засыпана мусором и погребена окончательно все тем же песком.
100
Шерстяная или волосяная местная ткань, из которой монголы шьют мешки. (Примеч. П. К. Козлова)
На этом колодце нас догнал геолог Чернов, отставший от нас с целью более подробного ознакомления с хан-хайскими отложениями окрестностей Цзамын-худука; он был очень доволен результатами своих работ и с присущей ему энергией принялся за изучение песков и выходов коренных пород, залегавших на нашем пути.
Немного позднее вслед за А. А. Черновым в наш лагерь прибыл монгольский чиновник, командированный своим начальством с южной дороги [101] для того, чтобы выяснить точный маршрут экспедиции. От этого алашанского посланца мы узнали более подробно о состоянии нашего ургииского транспорта, благополучно прибывшего в Дын-юань-ин, и о том, что Алаша-ямунь весьма хорошо относится к экспедиции. Обсудив свое положение, я решил следовать в урочище Табун-алдан – «Пять (ручных) саженей», где предположено было встретиться с людьми цин-вана, высказывавшего мне большую предупредительность и любезность.
101
Как известно, от долины Эцзин-гола к востоку пролегает несколько дорог, из которых основных три: северная, средняя, нами следуемая, и южная; речь идет о последней. (Примеч. П. К. Козлова)
Зоологическая часть экспедиции пополнилась здесь очень интересными образцами ящериц, среди которых особенно ценными являлись представители родов Phrynocephalus et Podarces (Eremias), как например, Eremias przewalskii [круглоголовка Пржевальского], которая за свою величину и яркую раскраску известна у туземцев под названием гюрьбюль-могой, что значит «ящерица-змея». Из птиц нами впервые были добыта пустынная славка (Sylwia nana), а из грызунов – заяц (Lepus gobicus [Lepus tolai gobicus]).
За Элькен-худуком мы стали пересекать второстепенные гряды, поднимаясь и опускаясь в лога, богатые гранитными обнажениями. В особенности памятен мне один песчаный холм, лежащий у берега лога, протянувшийся с юго-юго-востока на северо-северо-запад. Весь этот холм, от основания до вершины, представлял из себя в сущности не что иное, как выход массивного гранита, постепенно засыпаемого песком. В настоящее время выступы его еще кое-где сохранились, но не подлежит сомнению, что с годами коренная порода сгладится, отшлифуется и закроется или занесется слоем песка, и тогда гранитный холм превратится в подобие настоящего песчаного бархана.
В укромных местах у каменных выступов нарядно красовался пышный кустарник – хату-хара, или желтоцветный шиповник, сплошь унизанный светлорозовыми цветами, на которых любили останавливаться мухи и шмели. Солнце пригревало довольно ощутимо: в 1 час дня в тени термометр показывал +24,7°С, ветер палил и омрачал даль. По песчаной поверхности во множестве бегали большие черные жуки (Carabus), за которыми я любил наблюдать. Однажды я видел, как целая компания этих блестящих жесткокрылых, забравшись в тихий уголок, гонялись друг за другом. Заметив в стороне какую-то странную сплоченную группу жуков, я стал ближе всматриваться в нее и вскоре понял, что несколько особей поедали своего собрата и уже изгрызли у него целый бок. Несчастный страдалец все еще старался спастись, и только мой приход избавил его от смерти, так как я разогнал его алчных соседей. Подошедший ко мне казак тоже заинтересовался этой картиной, но нашел, что с жуками нужно расправляться иначе: он взял одного из нападавших, убил его и, разорвав на части, бросил остальным; последние с жадностью накинулись на эту подачку и в миг уничтожили ее. Эти же самые жуки наносили и нам немалый вред, пока мы не изучили их нрав; посаженные для умерщвления в одну банку с циан-кали, с мухами, они жили гораздо дольше последних и успевали перед смертью наесться этими самыми мухами, среди которых попадались, конечно, ценные экземпляры.
Постепенно поднимаясь и достигнув 3 750 футов [1140 м] абс. высоты, дорога привела нас к высокому, двойному на вершине холму Холбо-цаган-тологой, за которым, спустившись по каменистому, засыпанному песком руслу, экспедиция остановилась на ночлег. К югу убегала долина, окаймленная каменистыми выходами. Северо-западный ветер с пяти-шести часов дня усилился и к вечеру перешел в настоящую бурю.
Прохладное тихое утро десятого апреля застало наш караван обычно мерно шагающим среди почти непрерывных обнажений кристаллических пород. Сначала выступали гнейсы, смятые в крутые складки с меняющимся простиранием; далее в поперечном направлении тянулись гряды розовых выветрелых гранитов.
В мелкогалечных сухих ущельях, окаймленных аллеями тограков, кое-где проживали кочевники, довольствуясь водою, добываемою здесь же из колодцев. В одном из таких ущелий мы встретили развалины кумирни, пустовавшей около десяти лет. Новые постройки буддийской молельни из глины уже воздвигались на новом красивом месте у южной окраины мелкосопочника. Обнесенный высокой глинобитной стеной, храм совершенно сливался с серым тоном горного холма, прикрывавшего приют богомольцев от господствующего северо-западного ветра.