Тибет: сияние пустоты

Молодцова Елена Николаевна

Всякое явление лишено самобытия, поскольку имеет взаимозависимое происхождение: оно зависимо от причин, зависимо от частей и зависимо от обозначения мыслью. То есть существует изначальная и бесконечная сеть взаимозависимости, абсолютной истиной которой является пустота, отсутствие самобытия любого отдельного феномена. В этой сети, с точки зрения буддистской школы Мадхъямикса Прасангика, у вещей нет собственных характеристик, и ни одна вещь из сети взаимозависимого происхождения не является более фундаментальной, более основополагающей, чем другая. Все они расположены на одном уровне, и среди них нельзя обнаружить последней неделимой частицы, последнего предела – его просто нет.

Итак, предмет пуст в отношении своей собственной сущности. Некоего основообразующего, субстанционального существования просто нет, и сама Пустота включена в сеть взаимозависимого

происхождения, только в ней она и существует. Вернее, о ней нельзя сказать, существует она или не существует, она вне любых мыслительных различений, вне всяких оппозиций, вне любых «или-или». Учение Будды потому и называется Учением срединного пути, что в нем нет и не может быть никаких дилемм, и если человек встает перед выбором «или-или», то это значит, что он идет неверным путем. Пустота – это пустотность от самобытия, от отдельного, независимого существования. И лишь Пустота постоянна, неизменна, нерушима, все остальное – всего лишь ее проявления. Однако Пустота и ее проявления – аспекты одного и того же, они не существуют друг без друга; недаром буддисты говорят, что сансара и нирвана – это одно и то же.

Пустота может познаваться концептуально, теоретически, что мы с вами сейчас как раз и пытаемся сделать, но это лишь предварительный путь познания, нуждающийся в выражении в словах. Высший путь познания – непосредственное восприятие Пустоты, в таком случае она действительно не выразима в словах и просто не нуждается в словесном выражении.

Поразительные совпадения с таким пониманием мира демонстрирует современный физик Джефри Чу, узнавший о буддизме от собственного сына-школьника уже после того, как сформулировал свою теорию – знаменитый «бутстрэпный» («шнуровочный») подход. Джефри Чу предлагает рассматривать Вселенную как динамическую цепь взаимосвязанных событий, отказываясь от сведения ее к набору фундаментальных сущностей, констант. Он считает, что в мире отсутствуют какие-либо фундаментальные, неизменные сущности, законы, уравнения, а потому нет никакой иерархии включенных в эту мировую «шнуровку» уже не вещей, а событий. Все во всеобщей зависимости равно друг другу, в том числе и человеческое сознание, и все находится в постоянной динамике – потяни за один «шнурок», и изменится вся сеть взаимосвязей. Так что совершенно напрасно искать в ней последнюю, фундаментальную, неделимую частицу – таковой просто не может быть. Любое происходящее событие немедленно сказывается на всех других, все течет, все изменяется. Ухватывая фрагмент, сознание искусственно останавливает изменение, фиксируя, собственно говоря, то, что уже не существует, ибо уже прошло. Ничто не существует самостоятельно, ничто не имеет самобытия, ничто не является первоосновой – вернее, ничто является первоосновой этой цепи, и оно лишено как существования, так и несуществования.

Согласно буддистскому учению, ум – столь же пустой от самобытия, как и любая другая вещь, имеющий своей сущностью одинаковую для всех Пустоту, находящуюся во всем и содержащую в себе все, – выделяет фрагментарные куски в сети зависимого происхождения и, не будучи соответствующим образом очищен, то есть преобразован, рассматривает их как отдельные вещи, приписывая им в силу своего неведения самостоятельное бытие. Одним из таких выделенных по неведению фрагментов оказывается и наше большое «Я», наша личность, якобы противопоставленная миру. В итоге таких умственных выделений человек живет в мире отдельных фрагментов, в раздробленном мире, из частей которого никак невозможно составить целое, выйти к Единству. Но это лишь в том случае, если он живет в обыденном мире, в мире относительной реальности, относительной истины. Выход же к абсолютной истине, к абсолютному знанию возможен путем преобразования ума, в результате чего он становится пустым от самого себя, свободным от самобытия и тогда непосредственно постигает целостность всей сети взаимосвязей, абсолютную истину Пустоты.

Итак, всякое частное проявление единой Пустоты связано с деятельностью ума, который в некультивированном, непросветленном состоянии неизбежно дробит исходное единство, разрывает его на части, из которых никак нельзя составить целое. Однако это целое содержится в каждой из частей и содержит в себе все части. Как и у Джефри Чу в его бутстрэпе, «шнуровке ботинок», каждая частица содержит в себе также и все другие частицы, порождая их и порождаясь ими же в общей связи целого, в котором все находится во всеобщем взаимодействии и взаимопроникновении.

Параллели

Чрезвычайно схожие взгляды на соотношение фрагментарного мира и Бога как исходной целостности развивают и представители традиции

исихазма. Как пишет Дионисий Ареопагит, почти во всяком богословском сочинении Богоначалие воспевается как Монада или как Единица – по причине простоты и единства сверхъестественной неделимости, которая как единая сила соединяет нас и сверхмирно объединяет наши частные различия, тем самым собирая нас в боговидную монаду и богоподобное единство. Комментируя, Максим Исповедник продолжает эту мысль, говоря, что нет никакой двойственности в божественном, пребывающем совершенно простым и превыше всего простым, однако в нем присутствует все, оно содержит в себе все, связывая и соединяя, и потому можно сверхмирными очами увидеть все во всеобщей Причине, даже противоположное друг другу – единовидно и соединенно. Работает неизменный принцип: все во всем.

О выходе же Бога в мир Дионисий говорит следующее: «Люди, посвященные в священные предания нашего богословия, божественным единством называют сокровенные и неисходные сверхпребывания сверхнеизреченного и сверхнепознаваемого постоянства, разделениями же – благолепные выступления богоначалия вовне и его изъяснения». Как только Бог выходит вовне, в мир, так сразу же возникает разделенность, которая никак не может быть снята на уровне мира. Мир, таков, как он есть, фрагментарен, и только таким он и может быть познан в обыденном и научном познании, не выходящем за пределы мира. Но поскольку смысл всему этому, целостность всем фрагментам задает иное, запредельное миру бытие, человек должен культивировать свой ум и самого себя, чтобы выйти на этот уровень бытия, равного небытию, знания, равного незнанию, – точнее, незнания, которое выше знания, как определяет этот уровень исихаст Григорий Палама.

Илл. 24. Дхьяни-будда Акшобхья

Но не выходит ли и современная наука в ряде своих новейших представлений как раз на те самые слои, которые описаны в исследуемых нами традициях, и отнюдь не только в них? Укажем, например, на введенную в 1976 году Бенуа Мандельбротом теорию фракталов. Согласно его определению, «фракталом называется структура, состоящая из частей, которые в некотором смысле подобны целому», то есть она выглядит одинаково при любом «масштабе» рассмотрения, на любом уровне. Фракталы можно интерпретировать как составляющие единой структуры мира: Вселенная во всех своих точках и на всех своих уровнях состоит из фрактальных систем, которые везде подобны самим себе (здесь можно вспомнить, например, подобие структуры атома и Солнечной системы). Вырисовывается картина тотально разорванного на клочки мира, причем в любом мельчайшем кусочке такого клочка проглядывает целое, и, в сущности, все эти разломы равны друг другу, ни один не более фундаментален, чем другой.

Ученые, говоря о теории фракталов, прибегают к не свойственному им обычно языку – например, они говорят о фрактальных прозрениях в науке, о красоте фракталов, о том, что естественные процессы, представленные графически, можно постичь во всей их сложности, опираясь на нашу интуицию. При этом говорится о порождении новых идей, о пробуждении творческого потенциала у тех ученых, которые способны мыслить в образах. Такой язык описания явно не традиционен для науки, стремящейся обычно к строгому рационализму. Сам автор теории, Бенуа Мандельброт, считает недостаточным чисто формальное определение ряда понятий и говорит, что если бы ему не удалось развить в себе интуитивное понимание, претворить знания в интуицию, то, вероятнее всего, не было бы и фрактальной геометрии. Он же пишет о вкладе фрактальной геометрии не только в науку, но и в эстетику, ибо графические изображения фракталов приносят в мир новые формы красоты, фракталы прежде всего красивы.

Сдвиг познавательной установки в сторону эстетики, образного мышления, интуиции приводит к вопросу о пределах применимости математики. Наука до сих пор не достигла ясного понимания границ применимости математических методов к познанию мира, однако ряд парадоксов, неразрешимых противоречий, возникающих при интерпретации квантовой механики, явно указывает на такие пределы. В эволюционной теории познания неизбежно возникает предположение о том, что познавательные способности человека как вида «хомо сапиенс», «человека разумного», принципиально ограничены, так как имеют биологическую основу, а следовательно, не могут полностью содержать все структуры, имеющие место в действительности. Следовательно, должны существовать и пределы для математического описания природы.