Тибетская экспедиция СС. Правда о тайном немецком проекте
Шрифт:
Посреди всех палаток стоит роскошный шатер махараджи, в котором специально для нас поставлены мягкие кресла, на которые в суете праздника мы так и не присели. Рядом из зеленых папоротниковых ветвей и хвойных лап возводится еще один шатер, в котором после полудня мы должны сесть за трапезу. Рядом расположена палатка для знати и высших чиновников. Все эти строения расположены полукругом вокруг храма, так что нам предоставляется возможность хорошо разглядеть центральную танцевальную площадку со всех сторон.
Наши глаза не сразу привыкают к пестроте и буйству цветов, которые превращаются в дикую неразбериху Мы не успеваем поприветствовать всех кхаси, так как на площади появляется пара «азаров», [78] чтобы шутками и дурашливыми выходками прогнать с ярмарочной площади злых духов и проложить путь танцорам. Эти два клоуна, которые показывают мужчину и женщину, регулярно изображаются молодыми ламами. Но они не принимают никакого участия в религиозных танцах. Наряду с официальными функциями им предстоит выполнять еще одно благородное задание — достаточно долго развлекать публику всяческими задорными выходками. Танцы являются испытанием терпения не только для принимающих в них участие молодых людей, но и для самих зрителей. Азары начинают свое выступление с невинных проделок. Они
78
«Азары» традиционно носят маски, в которых читаются индоарийские черты. Они символизируют первых индийских служителей Будды, которые, впрочем, малопочитаемы в Тибете.
Мы медленно оглядываем всех собравшихся, пока наш взгляд не вылавливает из толпы группу хорошо одетых тибетцев, которые держат за узду двух изукрашенных жеребцов. У азиатских пар ней дикие и решительные лица. Они осознают ту знаменательную роль, которая во время танцев отведена им и вверенным им гордым животным. Эти два жеребца — это верховые лошади для двух высших божеств. На этих жеребцах никогда не будут ездить люди, их никогда не будут использовать в работах. Это священные животные, предназначенные только для божества, а потому за ними ухаживают в конюшнях махараджи. Канченджангская белая лошадь — это дикое, весьма своенравное животное, которое было выведено именно в Тибетском регионе. Племенной жеребец украшен красными шелками и несет на себе символ царской милости — пучок павлиньих перьев, который закреплен на его прекрасной, породистой голове. Боевой конь Махакалы, напротив, черный как смоль. Его голова, как и сам победитель демонов, украшена изображением человеческих черепов. От изобилия людей и чувствуя приближение сатанинских сил, жеребец бьет копытами, раздувает ноздри. Он чувствует приближение зла, и его вряд ли можно успокоить. Когда мы изучали священных жеребцов, гром музыки, — издаваемый тремя группами музыкантов, возвестил о том, что наступило время нового действа. Ряды зрителей начинают сплачиваться. Храм полностью облеплен пестрой толпой. Все присутствующие с нетерпением глядят на дворец, ворота которого начинают медленно открываться. Его Величество махараджа, за которым следует длинная шеренга знати, медленно, с осознанием собственного достоинства направляется к храму, чтобы помолиться и вызвать богов.
Знаменосцы в огненно-красных облачениях с ярко-желтыми тибетскими шапками на головах, лепчасские гвардейцы в багровых куртках и шлемах с павлиньими перьями, крепкие войны бхутиа в боевой раскраске отдают салют. В этот момент музыканты начинают играть. Музыка, возвещающая прибытие божеств, больше напоминает какофонию. Лепчасы, набирая полную грудь воздуха, дуют в рога. Непальские волынки режут слух высокими, визгливыми звуками. Со стоическим спокойствием грукхас бьет в большие литавры. Его лицо, застывшее как лед, не меняет своего выражения. Мы снимает все это на кинокамеру, до тех пор, пока музыка не раздается в храме. Махараджа со своей свитой приближается к нам. Мы здороваемся с ним и вновь продолжаем снимать эти фантастические картины.
Из храма вытекает пестрое шествие. Ламы в красных и желтых одеяниях завернуты в зеленые и синие покрывала. Солнце освещает их, и нашему взору предстают непостижимые сцены, исполненные магической силы. Священники выстраиваются. Инструменты продолжают издавать ужасную музыку. Танцоры бога войны в вихре дикой пляски начинают теснить собравшихся. Они начинают игру, полную беззаветной самоотдачи, которой мы никогда до этого не видели и вряд ли увидим еще. Медленно, словно выверяя каждый шаг, шумя щелками, двадцать вассалов Канченджанги начинают дико кружиться, поблескивая своими мечами. В танцевальном шаге они совершают круг, становятся в ряд и возносят громкими криками первое почитание божеству войны. Мимика на лицах фанатичных воинов, которые преданы танцу и божествам, является жестокой и непостижимо-загадочной. Серьезность данного исполнения усиливается непреклонными чертами монголоидных лиц. Звучит команда. Мечи направляются к центру, щиты блестят как золото, цвета расплываются в неистовом импульсивном движении. [79] Едва ли возможно выхватить из этого вихря отдельные безумные прыжки. В этом хаосе цветов нельзя уловить даже отдельных движений. Но в каждом из них чувствуется законченность и гармоничность.
79
То же самое касается различных масок и танцевальных поз.
В каждом их выпаде, в каждом внезапном повороте чувствуется самоотверженность. Иногда из вихря танца взгляд вырывает лица. Даже под огненно-красными шарфами видно, что они покрыты капельками пота. Шаги начинают замедляться, и вновь раздается команда. Вновь блестят мечи, сверкают щиты, на шлемах развиваются пучки. Все это созвучно тому, что требует от своего воинственного народа Канченджанги: выносливости, силы и самообладания.
Не делая ни одной остановки, танцоры кружатся все в новых и новых позах, набирая то неистовый темп, то сбавляя его, то издавая неистовые крики, то кружась в полном молчании. Мы зачарованы этим захватывающим представлением, которое втягивает нас все глубже и глубже в сферу магических явлений. Однако апогеем истинного военного танца является пленительный и фантастический таинственный танцевальный ход «дорж гро дорджидрос». Это экстатическое и невероятно дикое переживание, когда пять танцоров, каждый из которых символизирует одну из вершин Канченджанги, [80] начинают символическое действо, которое провозглашает победу правды над ложью, добра над злом. Я чуть было не посчитал оскорблением, когда личный секретарь Его Величества дернул меня за рукав и вырвал из плена этого увлекательного представления. Тем не менее, заботясь о нашем физическом самочувствии, он пригласил нас в почетный шатер, где нам надо было подкрепиться отменной китайской пищей.
80
Сиккимцы и тибетцы понимают под Канченджанги не только самую известную гору Канче, а всю группу снежных вершин: Синиолчу, Симву, Канче, Твинс, Тентпик.
Мы предпочитаем пить кофе из термосов, чтобы не пропустить появление божеств. Внезапно группа лам начинает издавать глухие звуки. Все зрители напряжены и волнуются. Горнисты занимают свои позиции
81
Дхармакайя — тело закона, вечная мудрость, данная Будде свыше.
И тут со всех сторон раздается боевой клич: «Ки ки ху ху! Ки ки ху ху!» В вечернем солнечном свете блестящие мечи вспыхивают ярким светом и преклоняются перед божествами. Но один меч блестит больше других. Его обладатель начинает кружиться и возносить песнь оружию. «О, мое пропитанное кровью лезвие! О, мой меч жизни! Тысячи демонов ковали тебя из громового металла, [82] тысячи богов тебя заклинали и заговаривали. Летом белые горные владыки закаляли тебя, а зимой земли вечного моря раскаляли тебя. Ты впитал в себя жар огня и прохладу озер. Тебя окунали в чудесные яды и шлифовали человеческими черепами. Ты значишь для нас больше, чем все сокровища мира. Когда я размахиваю тобой, то сыплются искры. Когда я опускаю, то с тебя стекает кровь. Ты лишаешь жизни врагов, ты сносишь ветви инжира, ты разрываешь в клочья нечистых духов. Ты ужасный нацеленный меч. Для меня ты самый верный и самый дорогой из всех моих друзей. Твое страшное имя — «блестящий луч смерти». Ки ки ху xy. Ки ки ху ху. Ки ки ху ху».
82
«Громовая стрела», метеоритное железо, по-тибетски «дордже», является буддийским символом власти. Даржилинг — Дорджелинг, город громовой стрелы.
Божества встают со своих мест и, танцуя, направляются обратно в храм. Год спустя они вновь выйдут из него вечно молодыми, чтобы снова явить себя народу. Воины ликуют, звучат сигнальные выстрелы, летит глухой бой в барабаны. Теперь, когда боги вернулись обратно на свои ледяные вершины, махараджа приглашает нас изведать традиционного «мувара», сиккимского пшенного пива. Оно пьется при помощи длинных и тонких бамбуковых палочек, которые, после сушки на жарком субтропическом солнце, выполняют функциисоломинок. Напиток нам приходится по вкусу. Тем временем все воины, танцоры и удерживавшие жеребцов люди собрались приносить последнюю благодарственную жертву, для чего направляются торжественной процессией к храму, где исчезли божества. Впереди идут лепчасские воины, за ними следуют конюхи, танцоры.
Процессия заканчивается толпами ликующего и кричащего народа. Они совершают три ритуальных обхода храма. [83] С концом церемонии последние солнечные лучи падают на ярмарочную площадь. Теперь знаменосец выходит вслед за красными ламами из храма. Важно вышагивая, он несет в руках корыто с белоснежной мукой. Он приближается к центру танцевального круга. Вокруг него собираются воины, которые окунают острия мечей в муку, которая является символом святого снега. Подобно молниям мечи взлетают вверх. Взлетает облако «снега». Оно как бы направляется вверх к Канченджанги. При этом над толпой проносится ликующий крик: «Ло-за-ло, боги победили!» Покрытый белой мукой знаменосец неспешно направляется назад, за ним следуют военные танцоры. Прежде чем вассалы великих божеств исчезают в храме, их мечи, шлемы и щиты успевают еще раз блеснуть на солнце. Военный танец богов закончен принесением великой жертвы.
83
Во время ламаистского ритуала почитаемый объект должен всегда находиться по правую руку Поэтому святыни обходят по часовой стрелке.