Тибетское Евангелие
Шрифт:
А Черная Борода медленно (повернул голову) и поглядел на меня.
Он смерил меня понимающим (взглядом), и я вернул ему взгляд.
У путников так давно не было женщин. (Все они были) еще молодые, если не считать умершего в пути и погребенного близ дороги Старого Инжира.
И девушки эти возрастом были как оставленные на родине (дочери их). Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет (было им). Понимал: они ровесницы мне.
…глядел на меня Черная Борода, и я глядел на него. Край моего гиматия, пропыленного в пути до малой нитки (в
…жизнь поднималась, восставала над землей.
Земля взяла в нутро свое сонмы живых и живущих; и меня так же возьмет когда-то.
Но сейчас я (стою на земле, и желание жить) рвет на мне путы одежды моей.
…глазами сказал мне Черная Борода: Не взять ли нам (девушек этих), как добычу свою?
…глазами ответил ему: Нет! Чужая юность священна. Женское целомудрие — наш с тобою праздник, и насладись (им издали).
Не все то, что берешь (и присваиваешь, становится) твоим. Не все ягоды, что ты отрываешь от виноградной кисти, донесешь ты до рта.
…не всякий ломоть хлеба, отнятый в бесчестной (драке), пойдет в усладу желудку твоему. Лишь в любви душа отдается (душе).
Тело, соединенное с телом, не значит ничего; разомкнутся объятья, и отпадут (два тела) друг от друга, и проклянут друг друга, (ибо, если нет) согласия души, то нет и любви, и если нет любви — нет и жизни.
Ты хочешь насладиться жизнью? Берегись! Неверный шаг — и смерть насладится тобой!
…глядел на него, и так говорили мои глаза.
И Черная Борода читал мои глаза, как Священную Книгу.
А обнаженные девушки (уже входили) в волны Океана, смеясь и радуясь, и иные визжали и прыгали, омываемые (волнами), а иные хватались (за руки) и двигались в волнах, танцуя!
…они в соленой воде танцевали Священный Танец!
…глядел на мокрые груди их. Глядел на влажные, блестящие животы их.
Глядел на огонь и радость широко открытых (глаз их), (и их радость) передавалась мне, перелетала, как птица, (от них — ко мне).
…и видел: одна девушка плашмя упала животом на воду, и забила руками, и забила (ногами), и поплыла!
Она плыла, как огромная (рыба), переворачивалась в воде, и волна лизала ее щеки и плечи, и девушка (ловила соль?) губами, и Океан обнимал ее.
…плыла, и плыл незримо (рядом с ней)!
Шептал неслышно: О милая, буду с тобой. Когда-нибудь (буду с тобой)! Не сейчас! Не сегодня!
Многие земли пройду. С врагами сражусь. Сполна испытаю земное горе.
Увижу тебя! Радость моя! Счастье! Плыви! Далек, и не (видишь) меня! Но вижу тебя! Благословляю тебя! (Люблю) тебя!
…опустился на колени на мокрый песок. Первая любовь поборола (меня).
…упал на бок, прижав колени (к животу); так младенец спит (в утробе матери), еще не выйдя из тьмы на свет.
Солнце (заливало меня) белым дамасским вином. Был пьян, и смеялся, и плакал.
Черная (Борода), шагнув ближе, стоял (надо мною) и глядел на меня, лежащего на песке.
…девушки плескались и хохотали.
…огромные волны накатывали из бездны и катали девушек, как черный и белый жемчуг, в своих теплых (ладонях), и доверяли (девушки себя) воде, и выплескивал Океан их на берег жизни, заново рождая.
Выходили на берег, голые и смеющиеся. Взмахивали яркими шелками. Одевались, переговариваясь на (незнакомом нам) языке, но я все (понимал).
…лежа на песке, видел: под Солнцем блеснула на груди смуглой и чернокосой девушки золотая цепочка; услышал, как крикнула подруга ей громко: «Радха!»
Обернулась (она). И понял я: (так имя ей).
Повторил губами, солеными от брызг: Радха, Радха.
…песок скрипел (на зубах), черный и розовый, крупный песок.
Солнце палило.
Это (была) земля, (называемая) Палитана.
…позже узнали имя ее.
ПУТЕШЕСТВИЕ ИССЫ. СОН О МАНЬКЕ
Он читал где-то, давно, а может, и слышал, так говорили: сон человеческий длится минуту, ну полминуты. А ты столько всего во сне видишь и слышишь, что во всю жизнь тебе не пережить.
Как так может быть? Исса не понимал. Трясясь в прокуренной кабине, откинувшись на обтянутое изодранным дерматином сиденье, он сладко спал, крепко, и рот его был приоткрыт — одновременно ртом и носом он втягивал душноту кабины, и запах дешевых сигарет от куртки шофера, и дух бензина, пьянящий не хуже водки, и еле слышный аромат сандала — может, официантша, буряточка из придорожной забегаловки, дохнула в кабину сказкой дальних гор, поцеловала молчаньем на прощанье.
Сон Иссы был прекрасен и странен.
Исса во сне был никакой не Исса, а маленькая девочка Мария. У девочки были отец и мать, он, вернее она, видела их ясно, очень близко — и отца с ручищами-крючьями, с безобразным, изрытым до костей дырками и ямками лицом: он работал в шахте, и взорвался метан, и он чудом не погиб, да сильно покалечился, — хлопая себя ладонями по уродливым щекам, хрипел: «Шахтерской оспой переболел!» — и мать, с вечной бутылкой в руке, вечно качающуюся взад-вперед, как старый красный медный маятник на бабкиных часах.
Да, ведь и бабка тоже у девочки была; это бабка первая назвала ее Манькой, да так и пошло: Манька-Манька, в жопу глянь-ка! И дразнили, и кочевряжились, и в бок локтями толкали, а имя так и не отлепили, не отодрали. Намертво приклеилось.
Бабка выпивала тайком стопочку вместе с матерью. Сначала по одной. Потом по единой. Потом еще, эх, да еще! А потом не было никакого «потом», только сейчас.
В этом сейчас Маньку родные руки толкали нежной розовой мордочкой в разлитую по кухонному полу лужу: пей! Пей, говорят тебе, гадюка! Сейчас, вот только что, сию минуту, родные ноги, размахиваясь, носком модного сапога пинали ее под слабые, тощие ребрышки, и родной рот, что целовал ее час назад, натужно орал: я покажу! Я покажу тебе, сучка, где раки зимуют! Будешь, будешь! Будешь у меня еще водочку мою, родненькую, разливать!