Тициан Табидзе: жизнь и поэзия
Шрифт:
Это приобретает особый смысл в последнее десятилетие его жизни (1927–1937): заключительный, высший, несмотря на отдельные творческие неудачи, этап его творчества.
К этому времени окончательно сформировались принципы социалистического искусства.
Начиная с 1927–1928 годов, в творчестве Тициана Табидзе совершается знаменательный сдвиг — в направлении, общем для всей советской литературы. Магистральной темой поэзии становится строительство социализма, преобразование страны, — для Тициана Табидзе это не отвлеченное представление:
«Когда говорят, что поэты замыкались в своей среде, — объяснял он на встрече с писателями Москвы в 1937 году, — то применительно к Москве это иное дело, а у нас маленькая страна. Мы видим, что наша страна, прославленная в греческих мифах как золотое руно, это страна
Свою новую литературную позицию он отчетливо декларировал в ряде стихотворений, объединенных в цикл (иногда это получало названье «поэмы») «Всем сердцем». «Поэма», состоящая из семи самостоятельных стихотворений, была попыткой (увы, довольно наивной) уйти подальше от поэтического наследия «буржуазного прошлого». Тициан Табидзе относился достаточно серьезно к тем требованиям, которые все более настойчиво предъявляла общественность к поэзии:
Когда про наше время да про нас Не будешь петь — Тогда, себе на горе, Ты душу живу высушишь до дна…Он истово жаждал перестройки: но, вместе с тем, он чувствовал слабость многих — и своих в том числе — произведений о новой жизни; он искренне пытался понять, почему беден стих у «новых» поэтов, почему «бледен» их «словесный ковер»? Почему духовное убожество становится в поэзии подобно глушащему живые посевы бурьяну? Зачем поносные речи в адрес друг друга, мрачные проработки? Он, в сущности, не очень понимал, чем старая поэзия была плоха; но все же он был за то, чтобы поэт обращался ко всему народу — писал о нуждах его и заботах:
Да будет стыдно тем, кто бестолково Высушивал свой стих из года в год. Кто пожалел бы истинное слово Для наших братьев, Верно и сурово Сложивших головы за свой народ…Декларируя новые поэтические принципы, Табидзе, в сущности, не хотел и не мог отказаться от пройденного им пути; он был убежден, что и раньше жил жизнью своего народа и писал о нем (критика думала иначе, критика отвергала все, сделанное им прежде, не вступая в споры и ничего не доказывая). Тициан готов был в чем-то своим критикам уступить — перестроиться. Он соглашался признать, что уже довольно плакать о прошлом, и даже ссылался при этом на авторитет Ильи Чавчавадзе («Что пользы плакать над давно забытым, жестокой дланью времени убитым? Что проку над былой грустить бедою? Пора идти нам за иной звездою…» — писал И. Чавчавадзе в стихотворении «Грузинке-матери», — его цитировал в своих стихах Тициан). Поэт клялся обратить взор к будущему, воспеть настоящее. Не только в стихах, но и в своих статьях на рубеже 1930 года Тициан Табидзе с полной искренностью провозглашал новое, обращенное в будущее понимание истории: «В наше время любовь к Родине означает ее обретение, ее созидание руками народа… — писал он в статье „Давид Гурамишвили и Важа Пшавела“. — Задача поэзии не в романтическом оплакивании прошлого: она должна воспевать будущее, счастливое настоящее и ту духовную гармонию, которую утверждают на земле свободный труд и класс трудящихся. Сейчас нам куда более понятна и сама история, ибо диалектический метод яснее освещает ее трагедию».
В заключительном стихотворении цикла «Всем сердцем» поэт ставит крест на самой, так сказать, национально-исторической проблематике, которая многие годы его волновала:
Рабы защиты ищут от войны, Шамиль летит сквозь ветер, И картинно, Как грифы, посреди чужой страны Цари России восседают чинно. Страх всю страну сковал…Тициан Табидзе готов признать, что это укрылось за туманной пеленой минувших лет:
Мы снова родились. Пускай поэты Всем сердцем выскажутся — вложим меч Обратно в ножны. Стоит приналечь — И край наш будет садом… Цели этой Чудесней нет у Грузии теперь. Трудом откроем в будущее дверь!И сам он добросовестно «перестраивался»: написал «Стихи к посевной, сказанные по радио», «Апрельский сев», «Когда ласточка лепит гнездо» — гимн весне, «синему небу, где реют знамена», «всем пионерам, шагающим с песней», «гудкам на заводах», «тачке и книге», «ладоням горячим, в труде прикипевшим к острой мотыге», «водам и недрам — морю и шахтам», «новым каналам в пустыне Самгори, пески напоившим, и осушенным мегрельским болотам», «на солнце сомлевшим хевсурским коровам и буйволам жирным, табачным посевам и пальмам батумским над берегом мирным», — стих вмещает всё; однако, лишенный привычного накала, «сильно драматизированной интонации», личного ощущения жизни, он вянет, мелеет, теряет запах и вкус; поэзию теснят схематизм, перечислительность, описательность.
У поэта словно бы отняли его оружие — он беззащитен. Беспомощно звучат его новые стихи об Орпири:
Мне снятся юные года, Когда апрель цветеньем яблонь Деревню радовал, когда Взрезала землю борозда По целинам, от влаги дряблым… Но что же делать? Каждый год Одна нужда, одни печали. И в сердце дымно от забот, И жизнь мрачна, как тот завод, Где известь белую сжигали…Это начало стихотворения «Апрельский сев» (перевод Б. Брика). Знакомые образы. Где же лирический пафос, придававший им жизнь? Воплощение лирической переполненности души — ливнем опадающие лепестки апрельских яблонь, — что с ними стало? — «Апрель цветеньем яблонь деревню радовал!» — Личное, из души поэта рвущееся переживание роздано поровну всем жителям деревни. А воплощенье жгучей душевной смуты — известковая печь, похожая на челюсть мифического дракона, стерегущего золотое руно, — теперь этот образ должен символизировать мрачные думы крестьянина, одолеваемого нищетой, батрака, за куль муки работающего на княжеской пашне. Эти образы, прежде передававшие гамму личных человеческих переживаний, теперь призваны выразить социальные контрасты старой имеретинской деревни.
Скорбному прошлому противостоит многообещающее будущее:
Не затыкай ушей, мой друг, Не бойся грома индустрии! Где лишь царапал землю плуг — Там рвы теперь, и через луг Нужны мосты перекидные…Это всего лишь переложение фактов в стихи: рвы на лугу — начало мелиоративных работ!
Стихи из цикла «Всем сердцем» были одобрительно встречены критикой и общественностью: отказываясь от «ненужного» субъективизма, поэт пытался уйти от «индивидуалистической лирики».
Тициан Табидзе не отрекался от «субъективной» лирики; он временно отказался от нее в пользу «объективной», описательной поэзии. Это всего заметнее на приведенных выше «лейтмотивных» образах, которые, впрочем, для стихов этого рода нехарактерны: отказываясь от субъективизма в лирике, Тициан Табидзе, по существу, терял и присущую ему «лейтмотивность». Мир природы — остался: он стал детальнее, как будто приблизился. Появились человеческие образы, людские судьбы, фольклорные сюжеты («Тапараванская легенда»); иссякала при этом человечность стиха, его внутренняя насыщенность, душевный пафос, — все то, что придавало стихам «необщее выраженье»…