Тициан. Любовь небесная – земная
Шрифт:
Лоренцо посматривал на сияющую Маддалену, с удовольствием отметив, что и она поощрительно улыбается ему: «Понял, что я здесь самая привлекательная? Но и ты мне нравишься». Не такими уж правильными были черты ее лица: нос немного приплюснут, и, если приглядеться, лицо больше походило на детское. Но в ее улыбке, в том, как Маддалена встряхивала длинными волосами цвета светлого золота, было что-то необычайно притягательное. «Дюреру, – вспомнил Лоренцо, – на автопортретах удается бесподобно писать волосы, в этом он лучший, мне надо поучиться, постараться разгадать и запомнить его приемы». Лоренцо заметил, что Джорджоне, хоть и разговаривал
Тициан увидел над собой морщинистое лицо.
– Что у тебя с головой, мальчик? – Джамбеллино гладил его по волосам.
– Упал, наверное.
– Тебя крепко ударили по затылку вот этим, – Джамбеллино показал медный пестик, которым растирали пигменты. – Крови нет, слава богу. Но я спрашиваю: что произошло с твоими волосами?
– А, – Тициан пощупал прядь. – Это сожгла кухарка. Где мой берет?
Тициан наконец осознал, что он лежит на полу в едва освещенной мастерской, под головой у него старые тряпки, а Джамбеллино пытается ему помочь.
– Попробуй встать, я не смог тебя поднять, – сказал мастер, поднимаясь с колен.
– Это вы меня стукнули? – Тициан со стоном поднялся.
– С ума сошел? У меня бы и сил не хватило, ты же огромный! Молодой. Это один негодяй и, оххх, – прокряхтел Джамбеллино, – мерзкая негодяйка, чтоб пусто было им обоим! Сколько еще я буду терпеть все это? Тебя не шатает, нет? Иди-ка за мной.
Джамбеллино взял с пола подсвечник с горящей свечой, закрыл окна мастерской и медленно стал подниматься по лестнице. Дом был трехэтажным, внизу располагались общая мастерская, большая кухня и кладовые. На втором этаже работал и отдыхал мастер, рядом с ним трудился его главный помощник Лоренцо Лотто, здесь хранились картины и вещи, накопившиеся за долгую жизнь Джамбеллино. На второй этаж приходили друзья и заказчики, сюда можно было попасть и по парадной лестнице снаружи, и с нижнего этажа по внутренней лестнице. На третьем этаже были личные покои мастера и его жены Марии. Тициана редко приглашали наверх, только когда надо было перенести что-то тяжелое, но он там никогда не задерживался, и поэтому, несмотря на боль в затылке, он с интересом оглядывался, щурясь от солнечного света из больших окон, вымытых перед праздником Ла Сенсы от грязи весенних дождей.
– Ну иди сюда, сядь, – пригласил мастер и указал Тициану на кресло рядом с круглым столом, на котором были навалены объедки, немытые кружки, мелкие грязные тряпки, в центре стояла плошка с маслом, где отмокали кисти. Рядом, на мраморном полу, лежали восточные подушки с кистями и парчовые ткани, брошенные небрежно.
– Хочешь пить, наверное? Сейчас найду чего-нибудь, ох, даже некого попросить. Отпустил всех, и негодяйка тоже пропала, – посетовал мастер, пытаясь найти что-то на столе. Он перелил остатки из одной кружки в другую, налил туда вина из бутыли и протянул Тициану: – Это кипрское, подарок от дожа Лоредана, так что пей.
С утра у Тициана во рту не было ни крошки, и, как только он проглотил вино, его качнуло, он чуть не упал с кресла.
– Отдыхай. Я буду работать, – сказал мастер.
У окна был большой мольберт, и на нем полотно с умиротворенной, нежно улыбающейся мадонной.
– Какая она… чудесная, – умилился Тициан и закрыл глаза, а открыв снова, увидел светлый лик мадонны, спокойного младенца, ангелов и пейзаж вдали. – Мастер, такие картины должны быть в раю.
– Что? – обернулся Джамбеллино с испугом глуховатого человека. – Что ты говоришь?
– Как стать таким, как вы, мастер?
– …Мне бывает грустно, мальчик, что у меня нет детей, нет сыновей. Кажется в иные дни, что я был бы счастливее, если бы научил ремеслу моих отпрысков, если бы они, вот как ты, захотели стать таким, как я. Но иногда я думаю, что это ерунда… чушь собачья. Человеку не дано знать, кого именно господь пошлет ему, дети ведь не всегда радость, часто испытание, даже наказание за грехи. Да-да, немало я повидал таких семей, так называемых семей… хотя моя покойная первая жена была ангелом, уверяю тебя, мальчик.
Мастер все говорил, а Тициан слушал в полудреме, ему не верилось, что он наблюдает за работой Джамбеллино и слова художника обращены к нему. Тициану казалось, он спит и видит сон о том, что он поднялся наверх к Джамбеллино, а тот рассуждает, жестикулирует, иногда кладет мазок на картину, а время от времени, потрясая кистью, грозит в потолок, увещевая кого-то или упрекая. Тициан помотал головой, чтобы прийти в себя, – негоже, что он развалился здесь как мешок с песком, мастер наверняка говорит что-то важное.
Голова у Тициана болела, и шея затекла. Он поменял положение тела, поерзав в кресле, – и взгляд его упал на картину на другом мольберте, задвинутом в угол. Это тоже была мадонна, и прекрасная. «Лоренцо Лотто писал, – догадался Тициан, – какой он счастливый, что работает рядом с Джамбеллино, каждый день разговаривает с ним о жизни. Здесь хороший свет из огромных окон, не то что внизу, там мы как в темнице.
– Я привык разговаривать во время работы, – Джамбеллино будто услышал мысли Тициана, – наш Лоренцо-то, ох как он любит болтать.
«Да вы и сами не прочь», – подумал Тициан.
– А можно спросить?
– Давай.
– Вы говорите на греческом, мастер? Читаете?
– Как? – Джамбеллино удивленно поднял брови. – Нет. Ты почему спрашиваешь?
– Некоторые считают… некоторые люди, мне кажется, думают, что человек должен знать латынь, греческий, геометрию, при этом уметь слагать стихи и играть на лютне и еще на этой, как ее, на виоле. А художник, как вы думаете, мэтр, хороший художник может по-настоящему прославиться без этого?
Джамбеллино выбрал тонкую кисть из барсучьего ворса, постриженную конусом, макнул в краску и коснулся ею листьев дерева за спиной мадонны.
– Ты страдаешь из-за того, что ничего этого не знаешь?
– Ага, – честно признался Тициан.
– Даже латыни тебя не учили? Хо-хо, жаль, конечно… Древние знания полезны, но все-таки главные инструменты художника – это кисти, муштабель, краски. Они как весла, при помощи которых барка плывет к цели; чем больше весел, тем быстрее она продвигается. Если в детстве тебе не дали некоторые знания, – вовремя, я имею в виду, – все равно нет повода считать, что ты хуже других. У тебя есть силы, ты молодой парень, просто надо помнить, что нельзя останавливаться. Понимаешь? Ни сейчас, ни через двадцать лет. Ни через пятьдесят.