Тигр скал

Хергиани Мирон Буджаевич

Его стала мучить жажда.

— Сгим... сгим ламаш... джесмима, сгим ламаш...— бормотал он в бреду.

Что уж плакать о сгим — минеральной воде! Расто­пленный снег был пределом всякой мечты. А ему каза­лось, он находится в Легаби, у минерального источника. Он с кем-то спорил, кого-то убеждал: оставь меня, дай мне вволю напиться... Кто-то мешал, не давал ему напиться.

Всю ночь он бредил. Затуманенное сознание боро­лось с наплывающими далекими видениями, с гложу­щими его болью, жаждой, голодом.

Он не мог жевать. Питание было необходимо для больного организма, поэтому я прожевывал кусок хлеба и впихивал ему в рот. Как птица-мать, кормящая птенца. Но он не в силах был глотать и выплевывал этот прожеванный хлеб.

— Сгим

лама... Симарэси, сгим ламаш... [22] У нас не было ни плиты, ни спирта, чтобы растопить снег. Ничего у нас не было. Только снег. Но снег я не мог ему дать — снег не утоляет жажды, наоборот, усиливает её.

Приходя в себя, он снова твердил:

22

Джесмима, сгим ламаш, симарэси, сгим ла­маш — напои меня, умоляю, пить... (сванск.)

— Чего ты со мной возишься, ведь я уже умер, не мучай зря ни меня, ни себя...

— Тшш...— я закрывал ему рот рукой.

И наконец:

— Я кончился, понимаешь ты, чего ты со мной нянчишься...

При этих словах я не сдержался. Слезы выступили у меня на глазах, и я разрыдался. Мне было нестерпимо жаль его. Я уже не знал, что делать, и дал ему снега. Он накинулся на него так, как спустившийся с горных пастбищ бык накидывается на каменную соль.

Всю ночь он тихо стонал и умирал. Но я никак не мог примириться с мыслью, что мы не приземлимся все вместе на тбилисском аэродроме! Никак не мог пред­ставить себе гул величественно скорбных, сотрясающих все нутро заупокойных сванских песнопений в Ланчвали. Неужели мы уже никогда не будем с ним пить мине­ральные воды из источников Легаби и Сгиши, Шгеди и Кахрулди? Нет, этого не должно быть, судьба, про­видение не должны допустить такой страшной неспра­ведливости. Я никому не дал бы права, никому ни за что не разрешил бы обидеть Михо, моего любимого брата и друга, улыбчивого, милого и всегда задумчивого Михо! Никто, никто не отнимет его у меня. Он мой, мои кровь и плоть.

И я растирал, разминал, колотил его, хлестал — всю ночь напролет. Не сомкнув глаз, весь в поту, я мял, колотил (как кожевенники кожу), только бы хоть чу­точку согреть его остывшее тело, заставить кровь побе­жать по жилам, как бежала когда-то... Всеми силами старался я передать ему свое тепло.

— Напрасно, напрасно ты мучишься, Минаан, все это зря, пойми!..

— Молчи! Тш-шш...

— Ты должен был уйти вместе со всеми... Так говорил он, приходя ненадолго в себя. А я закрывал ему рукой рот. Я ничего не мог сказать в утешение, не мог его обнадежить...

ГИВИ ЦЕРЕДИАНИ: ИЭЛГРИДИВО, ИЭЛГРИДИВО... [23]

Участок № 6. 12.VIII.64. Выходим на стену отрица­тельного уклона (до 25 градусов). Решили попытаться пройти по внутреннему углу, потому что его уклон по сравнению с внешним углом меньше. Нигде не видно трещин либо выступов, которые могли бы послужить захватами для рук, потому вместе со скальными крючь­ями используем и шлямбуры. Наверху наш угол посте­пенно расширяется. Переходит в 100-градусную «пли­ту». Передовая связка продвигается вперед при помощи веревочных лестниц и площадок. Вторая и третья связ­ки следуют за ней «зажимами»...

23

«Ехали мы, ехали...» — сванская песенка.

Участок № 7. С обеих сторон монолитной гранитной плиты свисают карнизы. Преодолеть их чрезвычайно трудно. Свободна от карнизов только средняя часть плиты. Мы должны попытаться пролезть здесь. Гладкая поверхность плиты блестит как зеркало. Никак не мо­жем наметить место для вбивания обыкновенного стен­ного крюка. Применяем шлямбурные

крючья, и так же, как на предыдущем участке, передняя связка проклады­вает путь с помощью площадок и веревочных лестниц. На верхушке плиты обнаруживаем небольшую ложби­ну, получаем возможность перейти из висячего положения в стоячее. Уклон в этом месте 85—90°. Каким блаженством оказывается для измученного висячим положением тела ощутить землю, к которой так при­вычен каждый из нас и которой вот уже сколько часов нет у нас под ногами...

Участок № 8. Но вертикальная стена вновь перехо­дит в отрицательную. Хотя уклон по сравнению с преды­дущими участками меньше — 95°. Поверхность скалы гладкая, словно ее тщательно отполировали. Стук мо­лотка по крюку разносится в пространстве, как стук дятла.

Крюк слегка постанывает, это означает, что сте­на очень твердая. Нет, с крючьями тут далеко не уйдешь, трещина вскоре смыкается. Опять беремся за шлямбу­ры. Но разве бурить скалу менее трудоемкое дело? Что может быть более изматывающим и утомительным, чем буравить камень и потом вычищать каждую дырку от каменной крошки и пыли? Да только делать нечего: не потрудишься — не пройдешь.

На этом участке наша связка отдыхает в полном смысле этого слова — если не принимать во внимание то, что мы нервничаем и суетимся. Первая связка и без того с трудом умещается в ложбине наверху скалы, и о том, чтобы принять вспомогательную связку, речи быть не может.

Третья связка подняла все имущество группы. Она тоже, как и мы, разинув рты, наблюдает за обоими Михаилами Хергиани, которые висят под самым небо­сводом. Правда, мы их страхуем, но если что-нибудь случится — все будет кончено. Они находятся метров на двадцать выше нас. Если они сорвутся, будут лететь сорок метров: двадцать до нас и двадцать после, страхо­вочная веревка натянется и выполнит свое назначение только на этом сороковом метре. Но какой крюк и какая веревка выдержит тяжесть двух мужчин, летящих с высоты? Страховка здесь формальная. Это знают и штурмующие, и страхующие. Все знают, но никто ничего не может сделать. Что мы можем? В альпинистской жизни есть минуты, когда каждый полагается лишь на свою судьбу. Мы полагались на ушедших вперед товарищей, мы зависели от них, от их ловкости, силы, мужества, умения. И мы верили в обоих Михаилов, которым даны были прозвища Старший и Младший. Так прозвали их коллеги, товарищи, журналисты — Михаил-Старший и Михаил-Младший. Прозвали не­правильно, потому что Михаил-Младший был в действи­тельности старше, а Михаил-Старший младше. Стар­шинство принадлежало младшему по возрасту. Это зна­ли все, и это походило скорее на шутку.

Сейчас оба висели на волоске над бездной, и для них, связанных одной веревкой, никакого значения не имело, кто старше, а кто младше, кто руководитель группы и кто — рядовой ее член. Только бы благополучно пройти над бездной, только бы не сорваться, победить!

Вскоре с карниза, выступающего над нашими головами, исчез сперва один силуэт, затем — второй, потом исчезли лестница и площадки. Стена опустела, только там и сям торчали шлямбурные крючья...

Потом мы услышали, как застучал молоток. Через определенные интервалы стук прекращался и возникал снова. Это означало: «Забиваем крючья для страховоч­ной и вспомогательной веревок, которые скоро спустим. Готовьтесь». Всего было вбито три крюка. Трех крюков было достаточно для безопасного подъема двух человек и крепления основной веревки, по которой нам пред­стояло сейчас подняться.

И вот сверху, подобно солнечному лучу надеж­ды и утешения, соскользнула веревка. Ее появление наша четверка встретила восторженными взглядами. Мы сейчас ухватимся за этот луч, и он поднимет нас кверху, к солнцу, к конечной цели нашего трудного пути.

И вот мы наверху, мы стоим на скальном гребне, но где он, конец? Где желанная цель? Снова скалы, утесы, карнизы, углы, желоба, на которых снова будет расхо­доваться наша сила и воля. И главное — где оно, златоокое солнце? Куда же поднял нас луч?