Тигр, тигр, светло горящий !
Шрифт:
Все так, все так. Но ведь что-то надо делать. Пусть совершенно безнадежное, пусть нелепое или даже вредное. Это как в нашем паршивом демократическом голосовании — надо голосовать не за того, за кого большинство или ради того, чтобы не допустить к власти еще худшего кандидата, надо выбирать так, как велят твои убеждения, даже если у этих убеждений нет ни одного шанса на победу.
На мое счастье Одри избавила меня от общения с армейцами. Ее показаний вполне хватило, да и спорить с одной из могущественейших организаций на Земле, в чьем ведении находились контроль за каждым граммом расщепляющихся материалов — начиная от электростанций и кончая термоядерными запалами для аннигиляционных
Дорогу уже расчистили. Мы только выгуляли обезумевшего от радости Мармелада, скормили ему сухой армейский паек и двинулись в путь через обгоревший лес, многочисленные патрули, импровизированные заставы и засеки.
Уже совсем рассвело, когда мы миновали стоящий на окраине Паланги громадный, облупившийся от времени плакат, грозно предупреждавший, что въезд на машинах с двигателями внутреннего сгорания в черту города строго запрещен, и заколесили по милым улочкам, сейчас изрядно попорченными скоплениями бронетехники, солдат, а также редкими патрулями местной полиции. На одном из перекрестков мы увидели стоящего в полной амуниции молодого Гринцявичуса, который было по старой привычке вознамерился нас остановить, но Одри только показала ему язык и на прощание пару раз газанула, окутав бойца зеленого фронта клубами дыма.
Дом мой был в том же виде в котором мы его и оставили, что для меня было удивительно — мне все казалось, что уже минуло несколько лет, как мы из него съехали и все должно было покрыться метровым слоем пыли, сгнить, истлеть, протухнуть, рассохнуться, присохнуть и обломиться. Но все было в порядке — слой пыли не превышал холостяцких трех сантиметров, а груду грязной посуды Одри сразу свалила в посудомоечный автомат.
Мармелад весело носился по этажам, размахивая ушами, стуча когтями, забираясь во все дыры и оставляя метки во всех комнатах. Потом его лай стих, из чего мы заключили, что щенок снова завалился спать. Искать для него подстилку и сгонять Мармелада с мягкого дивана на его место под дверью у меня не было никакого желания и я махнул на него до поры до времени загипсованной рукой.
Кое-как приняв душ, предварительно обмотав забинтованные места полиэтиленом, и чувствуя в голове удары здоровенного царь-колокола, я доковылял до своей кровать, забыв, что по доброте душевной я еще вчера (или позавчера?) уступил ее Одри, и упал замертво в чистую перину. Натянуть одеяло на укрытое только бинтами тело сил у меня уже не было.
Проснувшись, я обнаружил, что на улице рассвело, вернулись пропавшие было тучи, и шел все тот же дождь со снегом. Ощущение спокойного счастья и счастливого покоя, снизошедшее на меня во сне, куда-то ушло и на душе снова лежала тяжесть. Я должен, обязан был что-то сделать, но никак не мог понять — что именно и, самое главное, каким образом, если сейчас мне абсолютно ничего не хотелось. Я лежал, сложив руки в ворохе распустившихся бинтов на животе и смотрел в потолок.
— Кирилл, — позвала меня Одри и я, отплевываясь, вынырнул из океана тоски.
Она уже облачилась в синий джинсовый костюм, провела на голове революцию, отчего ее короткие волосы распушились, а на лоб спадала кокетливая челка, и принесла мне на подносе завтрак. Предварительно согнав оборзевшего Мармелада с моих ног, где он устроил себе очередное гнездовье, она стала кормить меня с ложечки. Я не возражал, скромно умолчав, что руки уже зажили, а плечо не болело.
— Ну что, приступим? — поинтересовалась Одри после того как я вылез из ванны, содрав наконец надоевшие повязки и еле оттерев ладони от липкой пленки искусственной кожи. На столе она уже расположила свою аппаратуру, извлеченную из кожаного чемодана, в котором, как я думал по простоте душевной, она хранила свои платья.
Аппаратура состояла из компьютерного терминала, какого-то черного ящичка и дисковода для оптодисков. Здесь же валялись одноразовые шприцы, пузырьки с антисептиком и вата.
— Значит так, — начала Одри ван Хеемстаа, инспектор МАГАТЭ и виртуальный хакер, — для начала я вынуждена поинтересоваться твоей кредитоспособностью.
Я поперхнулся.
— Нет, нет, нет, — опередила меня девушка, подняв руку, — таковы правила, Кирилл. За свою работу я с тебя денег не возьму, но необходим страховой взнос и оплата электроэнергии. Это в любом случае оплачивает заказчик.
— Сколько нужно? — спросил я.
Одри сказала.
— Ладно, — сказал я, пытаясь скрыть свою растерянность — спасение человечества обходилось в кругленькую сумму, — пока ты будешь отсутствовать, я начну проставлять нули на своем чеке.
Девушка внимательно посмотрела на меня:
— Ты можешь подождать за дверью, пока я буду готовиться к «путешествию». Хочу сразу предупредить — это неаппетитное зрелище.
— Одри, зачем ты это делаешь? — наконец я решил задать мучивший меня вопрос, так как потом этим интересоваться было бы не к чему, — Ведь это все незаконные действия, да и лазить в военные базы данных наверняка опасно для жизни даже для тебя.
— Но ведь Тодор Веймар разрешил, — пожала плечами Одри, проигнорировав остальные мои вопросы, еще раз подтвердив забытую мной истину — не задавай сразу несколько вопросов, иначе получишь ответ только на самый легкий.
Больше мы не говорили.
Смочив в антисептике тампон, Одри заправила волосы за ухо, обнажив висок, и обильно покрыла его бактериофагом. Затем, вытянув из черной коробки эластичный шнур с устрашающей иглой на конце, нащупала пальцем какое-то ей одной известное место, резким движением воткнула наконечник провода прямо себе в череп. Игла легко пробила кожу, выпустив фонтанчик крови, и, не встречая никакого сопротивления, вошла на всю свою шестисантиметровую длину в голову Одри.
Я судорожно сжал челюсти и сглотнул.
— Обычно, — сообщила Одри, проводя манипуляции с компьютером, на экране которого возникло голографическое изображение правое полушарие мозга, одриного, надо полагать, — для взлома систем защиты хакеры пользуются визуальными образами и подключают к системе левое полушарие, но мне больше нравятся абстрактные картины и я предпочитаю обращаться с машиной на ее языке. Занимаюсь игрой в бисер.
Такое обыденное подключение к компьютеру со стороны очаровательной девушки настолько меня поразило, что я утратил способность к полноценной светской беседе. Шнур, торчащий из головы Одри, завораживал меня словно взгляд Каа, а осознание того, что моя знакомая оказалась помесью человека и арифмометра, начало заполнять меня, разжигая синдром ксенофобии.
Тем временем Одри сделала себе в сгиб локтя какой-то укол и прошлась наждачкой по подушечкам своих пальцев, снимая с них ороговевший слой мертвых клеток и восстанавливая тактильную чувствительность.
— Я тебя предупреждала, — еле шевеля языком, прошептала Одри, превращение в машину — малоаппетитное зрелище.
Я подобрал со стола опустевшую ампулу укола и прочитал горящую надпись «Нейрочипы». Это было похуже нейронного форсажа и растормаживания гипоталамуса. Одри так и не вытерла кровь на виске и она застыла красным мазком, потерявшись в широком вороте светло-зеленой футболки. Ее пальцы поскребли по гладкой поверхности моего письменного стола, оставив на нем разводы антисептической мази розоватой от крови из стесанных кончиков и нырнули в пазы управления виртуальным миром.