"Тихая" Одесса
Шрифт:
— Давайте! Все равно уж!… — и написал все, что ему продиктовал Рахуба:
«…убитого мною красноармейца Михайленко, который по случайному совпадению оказался моим полным тезкой, даю подписку в том, что добровольно вступаю в «Союз освобождения России». Все приказы и распоряжения Союза с сего дня являются для меня непреложным законом. Клянусь, не щадя жизни, бороться, чтобы искоренить большевистский режим на всей земле Российского государства».
— Подпишись разборчивей, — сказал Рахуба.
Затем по его требованию Алексей обмазал большой палец чернилами и приложил
Рахуба взял листок, помахал им в воздухе и, аккуратно сложив, спрятал во внутренний карман куртки. Удовлетворенно проговорил:
— Ну вот, теперь побеседуем…
ПОСЛЕДНИЕ НАСТАВЛЕНИЯ
Оловянников и Инокентьев ждали Алексея там же, где и в прошлый раз.
— Для начала неплохо, — сказал Оловянников, выслушав его подробный доклад.
Результаты встречи с Рахубой были самые обнадеживающие: шпион дал явку и два пароля. Один общий: «Продам два плюшевых коврика», отзыв: «Берем по любой цене». Другой для непосредственной связи с руководителями организации, служивший для опознания специальных агентов «Союза освобождения России»: «Феоктистов ищет родственников», отзыв: «Родственники все в сборе».
Рахуба поручил Алексею лично связать его с организацией.
— Вот этого делать как раз и нельзя, — сказал Инокентьев. — У нас задача другая: создать вокруг Рахубы пустоту. Тогда он будет вынужден сделать Михалева своим поверенным в делах.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Оловянников.
— Михалев должен вернуться к Рахубе и сказать, что на явке был, но в дом не зашел. Показалось, мол, что-нибудь подозрительным. Рахуба даст другую явку: эта, по-видимому, у него не единственная.
— Ну, а дальше что? Вторая явка тоже покажется подозрительной? И третья? И так далее?
— Много не потребуется, — сказал Инокентьев. — Не забывай, что через три дня Рахуба собирается уносить отсюда ноги. Если поставить его в безвыходное положение, он перед отъездом отдаст не только все явки, но и те документы, которые привез.
— Отдаст ли?… — Оловянников с сомнением выпятил губу.
— Не отдаст — сами возьмем!
— Сами — это мы давно могли сделать. Важно, чтобы именно Михалев их передал или хотя бы через его посредничество. Если Рахуба не доверит ему бумаги, значит, вся наша затея лопнула: человека мы в организацию не введем. Действовать надо крайне осторожно. И так слишком уж много неудач у этого Рахубы: покалеченная нога — раз, провал Краснова-Миронова— два, теперь провал запасных явок. Как бы не спугнуть его, он ведь тоже, надо думать, не лыком шит. Учти, что, если Михалев не оправдает его доверия, под сомнение попадет и Золотаренко.
— А если наладить Рахубе связь с подпольем, Михалев и вовсе окажется в стороне, — возразил Инокентьев. — Его услуги могут не понадобиться.
— Положим, на этот счет я спокоен, — сказал Оловянников. — Людьми они не швыряются, не так уж у них густо. Михалев для них просто находка: махровый деникинец, гайдамачил на Херсонщине, комбедовца убил — шутишь ты, что ли! Сейчас, наоборот, надо, чтобы у Михалева все шло без сучка, без задоринки, пусть Рахуба уверует в него окончательно.
— По-моему, правильно, — сказал Алексей. — Если удастся свести его с кем-нибудь из подполья, я в этом подполье стану фигурой: как-никак доверенное лицо самого полковника Рахубы!
— Рекомендация хоть куда! — усмехнулся Оловянников. — Подумай, Василий Сергеич.
Инокентьев потер кулаком подбородок и не ответил.
Тогда Оловянников заговорил как о решенном деле:
— С этого дня, Михалев, переходишь на полную конспирацию. Связь держи через Золотаренко, он знает как. В дальнейшем сам сможешь приходить сюда, но только не сразу. За тобой, вероятно, установят слежку, по крайней мере на первых порах.
— Ясно.
— Вопросов больше нет?
— Нет.
— Когда пойдешь на явку?
— Прямо сейчас.
— Добро.
Алексей встал.
— Погоди, еще не все. Надо кой-чего сказать на прощание…
Оловянников, щурясь, снизу вверх посмотрел на Алексея. В углах его губ легли жесткие скобки морщин, и лицо начальника разведотдела в миг утратило свое обычное добродушное выражение. Таким Алексей еще не видел его.
— Я думаю, учить тебя нечему, — не то утверждая, не то спрашивая, произнес Оловянников. — Однако напомнить хочу… От тебя сейчас на восемьдесят процентов зависит успех операции. Мы возлагаем на нее большие надежды. Завалишь — вся ответственность ложится на тебя. Делай выводы…
— Сделаю, — сказал Алексей и надел фуражку. — Можно идти?
— Ступай. Желаю удачи.
Инокентьев вышел проводить Алексея.
На лестничной площадке он искоса, как при первом их знакомстве у Синесвитенко, внимательно заглянул ему в глаза:
— Ну, парень, в добрый час!
И во взгляде старого чекиста Алексей вдруг уловил простую человеческую тревогу за него. Это было так же неожиданно, как суровость на лице Оловянникова.
Теплея от благодарности, Алексей сказал растроганно:
— Обойдется, Василий Сергеевич.
— В добрый час, — повторил Инокентьев.
Он стоял на площадке, пока Алексей спускался по лестнице. Уже внизу, перед выходом на улицу, Алексей услышал, как на втором этаже мягко захлопнулась обитая войлоком дверь.
Со стороны все выглядело очень буднично. Шел по улице парень. Шел ни быстро ни медленно, как ходят люди, которым торопиться некуда, а гулять без дела не привыкли. И никому, конечно, в голову не пришло бы, что путь этого парня лежит в неизвестность, в сумеречный, полный неведомых опасностей мир, о существовании которого не всякий и догадывается.
И вход в этот мир выглядел тоже довольно заурядно.
Небольшой парадный подъезд. Над подъездом — навес, украшенный подзором из кованого железа.
Внутри — широкая лестница. Многоцветные витражи в оконных проемах.
Высокий первый этаж —десять ступенек вверх, и дверь направо. На двери потемневшая от времени медная дощечка. Алексей с трудом разобрал на ней фамилию хозяина квартиры:
«Баташов А. Е.»
Алексей трижды нажал кнопку электрического звонка.