Тихая провинция (Маятник мести)
Шрифт:
– Ну ты совсем окабанел! В тебе уже наверное, целый центнер весу. Художник! Мясником тебе работать надо.
Спирин огляделся по сторонам. Новых картин он увидел мало, но зато за диваном стояла добрая дюжина пустых бутылок.
– Ого! Сколько ты уже квасишь?
– спросил он художника, раскинувшегося на диване.
– А черт его знает, - ответил тот, не открывая глаз.
– Как узнал, что Вика за тебя замуж выходит, так и загудел.
Спирин поразился. Его удивил и срок запоя, и повод. То, что Федор влюбляется часто и бурно, он знал еще с юности. Виктор посмеивался над ним, но воспринимал это как должное - все-таки художник, ему положено. Но то, что тот серьезно увлекся Викой, его удивило. Ведь Кривошеев сам познакомил их, сам нашептывал на ухо Спирину: "Займись ей, девушка что надо, как раз для тебя".
Виктор сел на краешек дивана рядом с художником, добродушно ткнул его
пальцем в живот и спросил.
– Ну, а чего тогда ты нас так лбами сталкивал, если сам в нее был влюблен?
– Рожденный пить, летать не может, - не открывая глаз, пробормотал Федька и добавил.
– С нашей то рожей да в калашный ряд. Она на тебя сразу запала, как только ты в студию вошел. Я же видел, как у нее глазки вспыхнули.
– Ну, а чего же теперь пьешь?
– Оплакиваю ее разочарования.
Спирин засмеялся, глянул на часы и, поднявшись с дивана, пошел к выходу. На пороге он остановился и сказал хозяину студии:
– Ты только не долго оплакивай, а то в следующую субботу ты мне будешь нужен как шафер.
– Почему в следующую субботу?
– Федор даже привстал с дивана.
– Вы же хотели в феврале?
– Мы передумали. И говори пожалуйста точней: ты оплакиваешь свои разочарования, а не ее.
Спирин улыбнулся, повернулся, чтобы открыть дверь, но голос Федора заставил его остановиться.
– Нет, Виктор, именно ее разочарования. Ведь она тебя не знает, но когда-нибудь узнает, что ты весь в крови.
Спирин медленно обернулся и спросил.
– Ты чего мелешь?
– Я? Я говорю правду, - Федор рассмеялся чуть дребезжащим, пьяным смешком. Он с некоторым трудом сел на диван и по очереди достал откуда-то из-под мышек две бутылки водки, поставил их рядом с диваном и снова завалился на свое королевское лежбище, только уже вдоль дивана. Чуть повозившись, пристраивая голову на высокий валик, Федор продолжил свою мысль.
– Ведь это ты организовал убийство Гринева. Только тебе нужна была эта смерть. Я ведь умный человек, Витя. Это мой самый большой грех. Я понимаю то, что другим даже и разжеванное не понять. Ты ведь расспрашивал меня про Нечая, а вскоре грохнули мэра. Я просил тебя защитить меня от тех парней, а они вообще исчезли без следа. Это его почерк, я знаю. И это ты, Витя, виноват в смерти Ларисы. Я
ведь тоже знаю про предложение, сделанное Вике Петькой Рубежанским. Он
заезжал ко мне, купил одну картину, ты не догадываешься какую? Да, именно,
ее портрет. А через два дня Лариса попадает в аварию. Я ее не любил, пустышка, не чета Вике. Но все равно, это ты убил ее.
Спирин слушал молча, затем отрицательно покачал головой:
– Ты с ума сошел. У тебя уже белая горячка.
– Нет, Витя, я в своем уме, - Федька снова пьяненько засмеялся. Только запомни, Витя: ничто не проходит даром! Помнишь: "Рукописи не горят"... Все тайное рано или поздно становится явным, и за все надо будет рано или поздно заплатить. Я вот, например, возьму и расскажу Вике. Мне она поверит.
Спирин почувствовал, как холодок осторожно пробежал по его душе. Он молчал. Говорить, оправдываться? Перед кем? Перед этим пьяным человеком? Глупо. А самое главное зачем? Федор был прав, прав во всем, и Виктор знал, что теперь уже не сможет его переубедить.
– Ладно, я пошутил, - сказал Федор, вытягиваясь во весь рост и отворачиваясь к стенке. Если бы он обернулся и посмотрел на друга, то мог бы угадать свою дальнейшую судьбу. Странная смесь ненависти, беспомощности и боли застыли на лице Спирина неподвижной маской.
Последнюю точку истории поставила, сама того не подозревая, Виктория. За ужином она обмолвилась, что звонила мама, и среди прочих новостей сообщила, что звонил Кривошеев, спрашивал Вику. Как показалось матери, голос у него был как у пьяного. Вечер оказался испорчен безнадежно, а утром Спирин начал искать Нечая.
Федора Кривошеева зарезали в собственной студии через час после разговора господина мэра с Нечаевым.
ГЛАВА 50.
К своему новому дому Нечай подъехал уже в двенадцатом часу ночи, задержался с выполнением просьбы Спирина.
– Может оставить тебе пару парней, чтобы подежурили?
– спросил его Фугас.
Но Геннадию уже и так до смерти надоели телохранители. В Сочи они жили в одном номере, и хотя он был трехкомнатный, но Нечаю пришлось принимать снотворное. Теперь он дома и надеялся отоспаться за те дни.
– Не надо, - буркнул он, вылезая из машины.
– Сам справлюсь, если что.
Нечай долго ласкал во дворе двух повизгивающих от счастья овчарок. Собак Геннадий любил искренне и гораздо больше, чем людей. Зайдя в дом, он первым делом позвонил и отключил сигнализацию. Сняв пальто, Нечай долго ходил по зданию, придирчиво разглядывая обстановку. Он еще не успел привыкнуть к своему дому, обжить его. Мебель пахла деревом и лаком, светлая кожа панелей тоже благоухала особым запахом. В вопросах интерьера Кривошеев посоветовал ему обратиться к двум своим друзьям, выпускникам архитектурного института. Заплатил Геннадий им очень прилично, но работа стоила того. Даже слабо разбирающийся в этих делах покойный Рыдя и тот, увидев готовую обстановку дома, в восторге покрутил головой и пробасил в своем обычном стиле:
– Да, такую камеру я не видел даже в ростовской тюрьме.
На первом этаже было всего четыре помещения: скромных размеров прихожая, большая ванная и очень небольшая кухня. Готовить Нечай не любил и не хотел, всегда предпочитая перекусить всухомятку, чем приготовить себе яичницу. Ну, а всю остальную площадь занимал обширный холл. Громадным он казался и из-за высокого, в шесть метров, потолка. Здесь уж дизайнеры "оторвались" на всю
катушку, попытавшись совместить вкусы хозяина со своим понятием о современном интерьере. В первую очередь Нечай заказал камин. Архитекторы его соорудили, но не в средневеково-мрачном стиле, а выложив голубой плиткой, с большими