Тихая война
Шрифт:
В пятиместном «понтиаке» мы всю группу сразу, разумеется, не вывезли бы. Могли забрать только двоих. Но как их вытащить из застенка? И кого именно?..
Тому, кого судьба никогда не ставила перед такого рода выбором, трудно понять наше отчаяние. Сознание собственного бессилия угнетало нас. Мы перебирали все возможные варианты и каждый раз упирались в тупик. Вырвать всех заключенных из лап Ваннаи и команды эсэсовцев шансов не было.
Надо было на что-то решаться — и мы решились. Пусть мы спасем хотя бы двоих…
Поздно вечером наш автомобиль остановился перед подъездом гимназии Толди. И поныне, всякий раз проходя мимо этого здания, я любуюсь его красотой. Строгость, даже некоторая угрюмость готики, умело сочетаемая с изяществом и затейливостью более позднего барокко, всегда вызывает у меня несколько странное, но приятное чувство. Правда, в тот холодный январский вечер 1945 года мне было не до красот архитектуры.
Мы решили, что Бела Олах в сопровождении шофера войдет в здание и, назвав пароль, скажет, что ему приказано забрать на допрос двух арестованных. Я тем временем буду ждать в машине, чтобы в случае неудачи прикрыть их отход. Такое решение на первый взгляд могло показаться ошибочным, так как я не умел управлять автомобилем. Но в то же время каждый из нас понимал, что двоих арестантов вряд ли выдадут одному офицеру без сопровождающего автоматчика, даже если он и предъявит удостоверение контрразведчика и правильно назовет пароль. Кроме того, мы не были абсолютно уверены в надежности нашего шофера и не рискнули бы оставить его в машине одного.
Вначале все шло гладко. Удостоверение и пароль оказали на охранников должное воздействие. Подозрений относительно того, зачем венгерский контрразведчик в сопровождении автоматчика берет двух арестованных на допрос, ни у кого не возникло.
Сев в машину, мы благополучно выбрались из оцепленного квартала и, переехав через мост в Пешт, оказались на площади Кальвина, где нас и задержали. Ситуация сложилась такая, что я уже не надеялся избежать стрельбы. Лейтенант из немецкой полевой жандармерии, сопровождаемый двумя верзилами в касках, казался неумолимым. Он орал и ругался, по-видимому заподозрив что-то неладное. Но безукоризненный немецкий язык Белы Олаха, его умение держаться и присутствие духа и на этот раз сыграли свою роль. Нас пропустили…
Случилось это 14 января. На другой день район Йожефвароша, где мы проживали, был освобожден советскими войсками.
В ПАРТИИ МЕЛКИХ СЕЛЬСКИХ ХОЗЯЕВ
Фронт стремительно приближался. Всего несколько кварталов отделяли проспект Йожефа, где стоял наш дом, от передовой. Удирать куда-либо было бессмысленно, да и просто невозможно. В один из дней утром под арками первого этажа, защищавшими от осколков и пуль с улицы, собралось несколько жильцов дома. Мы прислушивались к пулеметным очередям и гадали, где же идет бой. Вдруг позади нас, в палисаднике перед двухэтажным особняком на улице Нап, появился советский солдат. Один-одинешенек, в шапке-ушанке и с автоматом на шее. Появление его было настолько естественным и непринужденным, что мы остались стоять там, где и стояли, продолжая разговор.
Заметив нашу группу, солдат неторопливо положил руку на приклад автомата.
— Немцы есть? — спросил он, не повышая голоса.
Удивительный город наш Будапешт! Я думаю, не найдется в мире нации, на языке которой не говорил бы кто-нибудь из жильцов любого доходного дома Будапешта. Стоило появиться перед нами советскому солдату, как тотчас выяснилось, что несколько человек вполне сносно изъясняются на его языке. Одни в годы прошлой войны были в русском плену, другие жили в Словакии и знали словацкий. Во всяком случае, тут же нашелся добровольный переводчик.
— Немцев нет, одни мадьяры! — прозвучал ответ.
— У кого есть оружие, сложить вот сюда! — Солдат указал дулом автомата на булыжную мостовую у своих ног.
Оружие, конечно, имелось. Переодетые офицеры, полицейские, кое-кто из гражданских без сожаления побросали свои пистолеты и револьверы в кучу.
У меня невольно мелькнула мысль: а что, если всех, кто сдал оружие, наш освободитель сочтет военнопленными? Значит, я окажусь в плену? Это не входило в мои намерения. Я вынул из-за пазухи свое удостоверение участника движения Сопротивления и отдал его солдату.
Он взял документ и стал внимательно его разглядывать. Добравшись до русского текста, напечатанного внизу, солдат сразу же просветлел.
Но, видимо, тревога относительно предстоящего плена возникла не у меня одного. В группе обитателей нашего дома, оказавшихся теперь у меня за спиной, началось шушуканье. Затем доброволец переводчик, видимо боясь навлечь беду на остальных, от лица всех присутствующих решительно потребовал, чтобы я тоже бросил пистолет в общую кучу.
Скрепя сердце я вытащил из заднего кармана старый вальтер и осторожно положил его на самый верх кучи.
Русский взглянул на меня с удивлением.
— Зачем ты это сделал? — спросил он и, выслушав объяснение переводчика, неожиданно наклонился, поднял мой пистолет и отдал его мне. — Ты партизан, имеешь право носить оружие. Ты стрелял из него по врагу…
Так начался для меня первый час свободы.
Последующие часы были заполнены до предела — здесь было и более подробное знакомство с чем-то новым и необычным, и старание осмыслить эту новизну, и, главным образом, ожидание еще чего-то.
На другой день утром, к моему удивлению, ко мне на квартиру явился мой старый знакомый Пал Репаи. С ним пришел еще один парень, имени которого я не помнил. Внизу во дворе толпилась большая группа венгерских солдат-дезертиров (теперь уже бывших), а также молодых и старых евреев, мобилизованных по трудовой повинности. На плечах у всех красовались лопаты, кирки и ломы.
Спустившись во двор, я спросил:
— Зачем вам этот инструмент? Окопы рыть уже не надо.
— Это теперь у нас вместо документов, — со смехом пояснил Пал Репаи.
Я продолжал недоумевать. Тогда Пал Репаи просветил меня более обстоятельно: едва фронт отодвинулся на несколько кварталов к западу, как советское военное командование тотчас же мобилизовало все взрослое мужское население на разборку развалин и захоронение трупов, расчистку заваленных обломками улиц. Лопата или кирка на плече и рабочая роба стали самым надежным пропуском в освобожденной части города. Сначала нужно было расчистить город, а уже потом разбираться, кто есть кто.
Мы договорились, что завтра они придут опять, а до того времени я постараюсь выяснить общую обстановку.