Тихая война
Шрифт:
Далеко ходить мне не пришлось. Едва ушел со двора отряд Пала Репаи с кирками и лопатами, как появился посыльный от Белы Олаха с просьбой как можно скорее прийти к нему.
Я не стал прибегать к кирко-лопатной маскировке, твердо надеясь на свое удостоверение участника движения Сопротивления, тем более что практика уже подтвердила его авторитетность. И действительно, в те первые дни, да и много позже, даже при самых строгих проверках, это удостоверение всегда выручало меня.
Войдя в прихожую квартиры Белы Олаха, я остановился в недоумении: на стуле возле двери, ведущей в гостиную, сидел советский сержант в зеленой фуражке, увлеченно наигрывая на гармошке протяжную, на редкость красивую русскую мелодию. Дверь распахнулась, и навстречу мне вышел улыбающийся, как всегда, Бела Олах.
— Кто это? И зачем? — спросил я, покосившись в сторону солдата и не понимая, что может означать его присутствие здесь.
— Личный телохранитель вот этого деятеля! — Бела весело указал на Ласло Дальноки, сидевшего за столом. Тот неузнаваемо переменился, вид у него был теперь довольно напыщенный и важный.
Как рассказал мне Бела, советская военная комендатура с уважением отнеслась к сыну венгерского премьера, оказавшемуся в Будапеште, да еще раненному гитлеровцами. Ему дали охранника и, более того, для продолжения борьбы за новую Венгрию разрешили сформировать «гвардию Миклоша» — нечто вроде партизанского отряда из участников антигитлеровской борьбы.
— Не хочешь ли и ты вступить в ее ряды? — спросил меня Бела.
— Да, конечно! — не раздумывая ответил я. Принимая это решение, я был уверен, что становлюсь активным участником возрождения моей страны.
Через несколько дней «гвардия Миклоша» получила великолепную резиденцию — здание концертного зала «Атенеум» на проспекте Ракоци. Внушительное удостоверение, с огромной печатью, на двух языках, свидетельствовало о том, что предъявитель сего является «союзником Советской Армии и имеет право носить личное оружие». Кроме того, нам выдали нарукавные повязки для свободного передвижения по городу, изготовленные из парашютного шелка. После того как к «гвардии» примкнули два известных деятеля движения Сопротивления — Пал Фабри и Дезе Платти, сформировался и руководящий триумвират во главе с Дальноки-младшим.
Даже теперь, с дистанции минувших десятилетий, учитывая неразбериху первых после освобождения дней, трудно сказать, насколько завидно или комично было положение этих новоявленных «вождей».
Численность «гвардии Миклоша» росла, и я получил «весьма ответственное задание» довольно авантюрного характера — обследовать здание Кредитного банка (ныне в нем находится министерство финансов) на предмет окончательной дислокации в нем штаба «гвардии Миклоша», так как прежнее помещение уже не удовлетворяло наших вождей.
Первым делом, разумеется, я постарался разыскать лиц, которые имели бы отношение к банку, иными словами, кого-нибудь из его прежних хозяев. В подвале, превращенном гитлеровцами в бомбоубежище, мне удалось обнаружить одного любопытного человечка в берете. Услышав, кто я такой и чего мне надо, он вдруг просиял и радостно воскликнул:
— Наконец-то! Сударь, вас посылает мне сам господь бог! — Он с таким восторгом жал мне руку, будто я избавил его от виселицы. — Когда переедет ваш штаб? Нельзя ли сегодня?.. — Он повторял эту фразу беспрестанно, водя меня по великолепным залам второго и третьего этажа.
— Не знаю, сначала я обязан доложить начальству, — отвечал я, и это соответствовало истине.
Услышав мои слова, человечек в берете, а им оказался барон Дьердь Ульман, президент правления банка, один из финансовых воротил Венгрии, просительно взглянул на меня снизу вверх и умоляюще воскликнул:
— Сударь! Да знаете ли вы, какие ценности здесь хранятся?! Валюта, акции, золото! Пришлите хотя бы охрану, ради всего святого!
Я обещал доложить обо всем Ласло Дальноки, нашему лидеру, но не сдержал слова, и вот по какой причине. Когда я вернулся в нашу временную резиденцию, у входа меня перехватил Пал Репаи и, отведя в сторону, взволнованно зашептал:
— Ты представляешь себе, Миклош, что у нас здесь творится?!
Не понимая причины его волнения и таинственности, я спросил:
— А что такое? Все нормально.
Тут Пал Репаи, не в силах сдержать злость, взорвался:
— Нормально?! Бизнес у нас процветает, старина! Самый настоящий черный бизнес!
— Какой еще бизнес? Ничего не понимаю…
— За золотые наполеондоры наши вожди торгуют удостоверениями «гвардии Миклоша» налево и направо. Продают любому, кто может хорошо заплатить! Как это назвать, скажи на милость?..
Я растерялся. Новость показалась мне невероятной, но, зная честность и открытый характер Пала Репаи, я понял, что он говорит правду. Ворвавшись в кабинет Белы Олаха, я с ходу выложил ему эту позорную информацию. Бела был ошарашен не меньше моего, но все же засомневался: так ли это? Тогда я официально заявил, что с этого момента я и мои друзья больше не считаем себя членами «гвардии Миклоша» и просим сообщить об этом Ласло Дальноки. Наш лидер день ото дня все больше подражал пресловутому Пронаи, а это нас совсем не устраивало.
Забегая вперед только из-за того, что не считаю достойным возвращаться еще раз к этому эпизоду моей жизни, расскажу о бесславном конце «гвардии Миклоша». Примерно месяц спустя после нашего ухода из этой организации органы безопасности арестовали ее лидера, который оказался не родным сыном Дальноки, а племянником, воспитывавшимся в семье вместе с родным сыном премьера, поручиком Миклошем Лайошем Дальноки, которого он предал и сам передал в руки гестапо. Оставалось лишь пожалеть, что этого негодяя Бела подобрал на мостовой и выходил, подвергая свою жизнь смертельному риску…
Обеспокоенный происходящим, я решил отыскать своих товарищей по борьбе.
Шандора Салаи я разыскивал долго, но безуспешно. Позже я узнал, что вместе со своей зенитной батареей он попал в плен и, как военный, был отправлен в лагерь в Фокшанах. И только весной 1946 года, после тщательной проверки и подтверждения его участия в движении Сопротивления, он вернулся домой.
Посоветоваться мне было не с кем, и тут я вспомнил о Ференце Мадьяри. Решил отправиться к нему на квартиру. Мадьяри искренне мне обрадовался.