Тихие игры
Шрифт:
– А этот, в волчьей шкуре, там будет? Помнишь, мы его у Горных видели? Они его еще боялись?
– А как без него-то? Он тебе кто – дядька? – ухмыльнулся Юркая Тень.
– Дядька не дядька, а говорит, обижать не даст.
– Ого… – Юркая Тень с уважением на Кату поглядел. Белянчик, насупившись, буркнул:
– Я тебя тоже обижать не дам. А с бывшими мне даже говорить не разрешают.
– А с нами что, разрешают?
– Так я ж не спрашивал. А то еще не разрешат тоже…
– Эх ты, воин небесный… – Юркая Тень вздохнул даже. – Ну что, пошли, или подождем, пока там все упьются?
– А скоро упьются? – подал голос Янка. Юркая Тень на него глянул быстро – что-то сообразил:
– Да, а ты-то туда как? Человеку до Пасек три дня ходу… если ходит быстро и дорогу знает.
– А Ката?
– Да она-то Прирожденная, ей просто…
– Может, к Плывуну? – Белянчик, как обычно, пытается, чтоб всем хорошо вышло.
– А, скажешь… Русалок тухлых не видел? Да и Плывун твой, щучье семя, вредный, как зараза болотная. Жертвы-то жрет, а живых не любит, утянет к себе – и поминай, как звали…
– А к Рогачу?
– Рогач тоже на Пасеках. Ему там два жбана браги выставили, а к нему, к пьяному, даже я под руку не сунусь.
Янка беспомощно на Кату глянул – это из-за него ничего сегодня не выходит? – и Ката решилась:
– Ладно, вы на Пасеки отправля йтесь, или куда, а мы… мы здесь.
– Боишься, сестренка?
Ничего Ката не сказала, просто посмотрела на Юркую Тень. Юркая Тень – он, конечно, не Грипа, его этим не испугаешь, но понял, что говорить этого не стоило:
– Ладно, ладно, сестренка, пошутил… Да и вам тут сегодня весело будет.
– Почему?
– Увидишь, сестренка, - Юркая Тень подмигнул.
– Ну что, небесный воин, полетели?
Белянчик поколебался-поколебался, на Кату еще оглянулся, потом кивнул.
– Только на глазах там не вертись. Дикие, сам понимаешь, вашего брата не жалуют… Увидимся, сестренка.
Юркая Тень в пятно черноты перетек, пропал. Белянчик еще померцал виновато, видно, сказать чего хотел, да так и не придумал, что – и тоже пропал. Остались Ката с Янкой да луна в небе, почти круглая, белая в синих прожилках.
– Ну что? Наврала, скажешь? – Кате грустно стало – там, на Пасеках, сейчас весело будет, костры будут жечь… а она вот…
Янка глянул на нее – почти так же, как Белянчик:
– А эти… Они кто? Откуда?
– Отовсюду, - Кате все равно обидно. Сама, конечно, осталась, никто за язык не тянул, а все-таки…
– А почему ты с ними можешь, а я нет? Ты ж тоже…
– Что – тоже? Сказано тебе – Прирожденная я.
– Ты и летать, что ли, умеешь?
– Да не умею я летать! – разозлилась Ката. – Это просто… А, да ты не поймешь.
– А может, научишь? Чтоб с вами можно было, а?
Ката испугалась слегка. Конечно, может она сделать, чтоб Янка с ней, да с Белянчиком, да с Юркой Тенью играть мог, только как-то страшно все это. Татка узнает – влетит как за Морену, если не хуже.
– Тут не научить, тут другое.
– Ну и пусть другое.
– Сам же потом жаловаться будешь.
– Не буду.
– Ладно, подумаю, - неохотно пообещала Ката. И не ломалась – просто и в самом деле очень ей не хотелось того, что сделать придется. Янка, конечно, после хоть к Плывуну в гости ходить сможет, хоть Лесного Рогача в глаза ругать, а вот с Болькой мельниковым рыбку ловить ему уже не придется.
– А когда…
– Тихо! – Ката негромко говорила, но – велела. Татка ей почудился, в хате. Над большой деревянной чашей наклонился, смотрит в нее до головной боли, а кого зовет –непонятно…
– Пошли. Не болотом только – не успеем.
Глина дороги под луной блестит мокро, жирно. А по обочинам лозняк густой – Ката с Янкой как раз спрятаться успели, услышав всадников. Те, дробя блеск луж, расшвыривая копытами темные комья, махом пролетели с тяжелым грохотом – грузные, бородатые, в черных шлемах… Стих топот.
– Кто это? Мечислав? – Ката на Янку оглянулась, тот улыбнулся наконец:
– Не, это Йошко Некрещеный с Кабаньего хутора… Опять Мечислав идет? Он приходил как-то – я маленький был, мать в погребе со мной пряталась…
Густой хриплый звон по верхушкам деревьев прошелся, улетел к низкой луне, еще раз ударил в уши, еще, зачастил, слился в сплошной опасный гул.
– Побежали! – Кате кричать пришлось. Луна в гладких лужах разбрызгалась и пропала, податливая дорога заставляет босые ноги скользить… Корчма на въезде – огни погашены, только хриплый колокол стонет в высоте, на бревенчатой игле-колокольне. Замолк.
Не успели оглянуться Ката с Янкой – уже крайний дом, за ним – толпа. Кто с луком, кто с рогатиной, кто с копьями да с топорами. Хуторские плотной кучей – у этих всех мечи длинные. Ката и Янка в кустах спрятались, гомон слушают:
– Коров в лес гоните!
– Э, у кого луки, сюда!
– Не рассыпайся, держись кучней!
– Радим, сюда, к нам становись!
– У меня рука тяжелая…
– Огня! Не видно ни…
А дальше – внезапно, как во сне: черные кони на дороге, луна серебром на доспехах, вопль пронзительный – непонятно, кто кричит, что… Стога на лугу разом вспыхнули, земля под копытами загудела, факела мелькают. Один из седла вырвался, остальные накрыли, пронеслись. Навстречу кто-то длинный выскочил, с жердиной, жердь коню в грудь угодила, подняла его на дыбы. Взлетел до самой луны широкий меч, не стало длинного. Не разобрать, где кто, только огонь мельтешит…
Отца Ката не увидела – почувствовала. Как он нужные слова договорил. И вышел из леса тот самый, в волчьей шкуре. Понятно, никто его кроме Каты не увидел – лошади только. Не понравился он лошадям – заржали визгливо, заплясали, понесли – прочь, по белой дороге за черный лес. Мечиславовых только двое осталось, спешенные – бородач в кожаном жилете, с браслетами на толстых руках, усы по груди метут – и второй, молодой, в шлеме и с широким топором. Встали спина к спине, толпа вокруг сомкнулась, а нападать никому не хочется. Молодой выкрикнул: