Тихий американец
Шрифт:
— Лучше, пожалуй, пойдем. Не стоит рисковать, — сказала она.
Я раздумывал, куда они торопятся.
— Уоррен предупредил, что нам лучше уйти не позже двадцати пяти минут двенадцатого.
— Сейчас уже больше.
— Интересно бы остаться, правда? Понятия не имею, в чем дело, а ты?
— Да и я толком не знаю, но Уоррен предупредил, что нам лучше уйти.
— Как по-твоему, будет демонстрация?
— Господи, столько я их насмотрелась! — протянула вторая тоном туриста, осатаневшего от вида церквей. Она встала и положила на стол деньги за мороженое. Выходя, она оглядела кафе, и зеркала отразили ее лицо
— Давай-ка пойдем поскорей.
Я лениво следил за тем, как они рядышком шли по исполосованной солнцем улице. Ни одну из них нельзя было вообразить себе жертвой необузданных страстей, — с ними никак не вязалось представление об измятых простынях и о теле, влажном от любовного пыла. Они, наверно, и в постель брали с собой патентованное средство от пота. Я чуть-чуть позавидовал им и тому стерилизованному миру, где они обитали, так не похожему на мир, где жил я…
…и который вдруг раскололся на части.
Два зеркала из тех, что украшали стены, полетели в меня и грохнулись на полдороге. Невзрачная француженка стояла на коленях среди обломков столов и стульев. Ее открытая пудреница лежала у меня на коленях. Она была цела, и, как ни странно, сам я сидел там же, где сидел раньше, хотя обломки моего столика лежали рядом с француженкой. Странные звуки наполняли кафе; казалось, что ты в саду, где журчит фонтан; взглянув на бар, я увидел ряды разбитых бутылок, откуда радужным потоком лилось содержимое на пол кафе: красным — портвейна, оранжевым — куэнтро, зеленью — шартреза, мутно-желтым
— пастиса… Француженка приподнялась с колен, села и спокойно поискала взглядом пудреницу. Я ее отдал, и она вежливо меня поблагодарила, все так же сидя на полу. Я заметил, что плохо ее слышу. Взрыв произошел так близко, что мои перепонки еще не оправились от воздушной волны.
Я подумал с обидой: «Снова игра в пластмассовые игрушки. Что бы мистер Хен предложил написать мне на этот раз?» Но когда я вышел на площадь Гарнье, я увидел по густым клубам дыма, что это совсем не игра. Дым шел от машин, горевших на стоянке перед театром, обломки были разбросаны по всей площади, и человек без ног дергался у края клумбы.
С улицы Катина и с бульвара Боннар стекались люди. Сирены полицейских машин, звонки санитарных и пожарных автомобилей разом ударили по моим оглушенным перепонкам. На миг я забыл о том, что Фуонг в это время находится в молочной напротив. Нас разделял густой дым. Сквозь него я ничего не видел.
Я шагнул на мостовую, но меня задержал один из полицейских. Они оцепили всю площадь, чтобы не скапливалась толпа, и оттуда уже тащили носилки. Я умолял:
— Пропустите меня на ту сторону. Там у меня друг…
— Отойдите, — сказал он. — У всех здесь друзья.
Он посторонился, чтобы пропустить священника, и я бросился за ним, но полицейский оттолкнул меня назад. Я говорил ему, что я — представитель прессы, и тщетно шарил по карманам в поисках бумажника, где лежало мое удостоверение, — неужели
— Скажите, по крайней мере, как там в молочной? — Дым рассеивался, я вглядывался в него, но толпа впереди была слишком густа. Полицейский пробормотал что-то невнятное.
— Что вы сказали?
Он повторил:
— Не знаю. Отойдите. Вы загораживаете дорогу носилкам.
Неужели я обронил бумажник в «Павильоне»? Я повернулся, чтобы туда сходить, и столкнулся с Пайлом. Он воскликнул:
— Томас!
— Пайл, — сказал я, — ради всего святого, где ваш посольский пропуск? Пойдемте на ту сторону. Там, в молочной, Фуонг.
— Ее там нет, — сказал он.
— Пайл, она там. Она всегда там бывает в половине двенадцатого. Надо ее найти.
— Ее там нет, Томас.
— Почем вы знаете? Где ваш пропуск?
— Я предупредил ее, чтобы она туда не ходила.
Я снова повернулся к полицейскому, собираясь оттолкнуть его и кинуться бегом через площадь; пусть стреляет, черт с ним… но вдруг слово «предупредил» дошло до моего сознания.
Я схватил Пайла за руку.
— Предупредил? Как это «предупредил»?
— Я сказал ей, чтобы сегодня утром она держалась отсюда подальше.
Части головоломки стали на свои места.
— А Уоррен? — спросил я. — Кто такой Уоррен? Он тоже предупредил этих девушек.
— Не понимаю.
— Ах, вот в чем дело! Лишь бы не пострадали американцы!
Санитарная машина пробилась на площадь с улицы Катина, и полицейский, который меня не пускал, отошел в сторонку, чтобы дать ей дорогу. Другой полицейский, рядом, был занят каким-то спором. Я толкнул Пайла вперед, прямо в сквер, прежде чем нас могли остановить.
Мы попали в братство плакальщиков. Полиция могла помешать новым людям выйти на площадь, но была бессильна очистить ее от тех, кто выжил и кто уже успел пройти. Врачи были слишком заняты, чтобы хлопотать о мертвецах, и мертвые были предоставлены своим владельцам, ибо и мертвецом можно владеть, как всякой движимостью. Женщина сидела на земле, положив себе на колени то, что осталось от ее младенца: душевная деликатность вынудила ее прикрыть ребенка соломенной крестьянской шляпой. Она была нема и неподвижна, — больше всего поражала меня здесь тишина. Тут было тихо, как в церкви, куда я как-то вошел во время обедни, — слышно было только тех, кто служит, — разве что заплачет, взмолится и опять смолкнет какой-нибудь европеец, устыженный скромностью, терпением и внутренним благородством Востока. Безногий обрубок около клумбы все еще дергался, словно только что зарезанная курица. Судя по рубашке, он был когда-то рикшей.
Пайл воскликнул:
— Господи! Какой ужас!
Он поглядел на забрызганный ботинок и спросил жалким голосом:
— Что это?
— Кровь, — сказал я. — Неужели вы никогда не видели крови?
— Придется дать их почистить, перед тем как идти к посланнику.
Он, по-моему, не понимал, что говорит. Первый раз в жизни он увидел, что такое война; он приплыл в Фат-Дьем в каком-то мальчишеском угаре, да и там ведь были солдаты, а они не в счет!
— Видите, что может наделать одни бочонок диолактона, — сказал я, — если попадет в плохие руки! — Я толкнул его в плечо и заставил оглянуться вокруг. — В это время площадь всегда полна женщин с детьми — они приходят сюда за покупками. Почему выбрали именно этот час?