Тихий ангел пролетел
Шрифт:
– Где обедать предпочитаете, Иван Петрович?
– Пусть в «Максим» везет, – подсказал наглый Ангел. Недоступно дорогой ресторан на Тверской вряд ли был по карману рядовому секретному агенту. Да и подопечный его более чем на пивную не тянул. Но мелочиться, прав Ангел, не стоило.
– Предпочитаю в «Максиме», – скромненько так заявил Ильин.
Гебист засмеялся, отпустил сцепление и мощно рванул по улице Матросская Тишина, не жалея «мишленовскую» резину.
– Проверяете: не слабо ли? Не слабо, Иван Петрович. Для нужного человека нашей конторе и на «Максим» не жалко потратиться. А вы – нужный.
Вел он машину лихо, но умело, скорость держал под сотню, за рулем помалкивал. А это Ильину на руку было: стоило тоже помолчать, подзарядить скисшие с утра батарейки перед серьезным разговором. Полицейские гебисту не мешали, за скорость не тормозили, знали, что ли, машину, поэтому по Тверской – через вечных три вокзала, через строгую Мясницкую, по родной водителю Лубянской площади, где давно уже не торчал «железный Феликс», а красовался фонтан, вернувшийся на законное место из дворика Академии наук, по Охотному ряду мимо Большого театра, мимо Дворянского собрания, мимо вязевого, прихотливого, в подбор к Думе и Историческому музею, здания отеля «Охотный ряд», построенного на месте снесенной после войны гостиницы «Москва», мимо, мимо, мимо, и через десять буквально минут – вот он, «Максимчик», совсем рядом с красно-белым кубиком городской мэрии, бывшим Моссоветом.
Развернулись через сплошную осевую, встали колом.
– Очнитесь, Иван Петрович. Приехали.
Очнулся, вылез из машины, отметил: напротив, через улицу, затормозила знакомая «амбулансия», медицинский суровый контроль. Пасли психа.
Время было обеденное, народу в ресторане хватало, но гебист уверенно шепнул что-то метрдотелю, и тот сразу увел новоприбывших в уголок неподалеку от зеркального окна, выходящего непосредственно на Тверскую, усадил за двухместный столик, а рядом немедля выросли два официанта-близняшки. Один протянул гостям меню в кожаных папках и отошел на шаг, скромно уступая место второму, спецу по выпивке, который вопросительно глядел на гебиста, без промаха определив в нем главного.
– Аперитивчик? Извольте выбрать… – поторопил гебист. – Да, я ж не представился! Олег Николаевич, к вашим услугам…
Ильин рассеянно кивнул, сказал официанту:
– Джин с тоником.
– А мне – двойной «Чивас Ригал», – прибавил гебист, и официант спец-по-выпивке-для-пищеварения исчез. А оставшийся его близнец-по-харчам терпеливо ждал.
– Рекомендую эскарго, гулять так гулять, – оторвался от меню гебист Олег Николаевич. – Здесь они чудесны, каждое утро – из Парижа. Вы как к эскарго, Иван Петрович?
– Из Парижа, как же! – прорезался Ангел. – Знаток фиговый… Из Румынии их сюда гонят. Из Транснистрии. Но тем не менее рекомендую, не отравишься.
– Годится, – сказал Ильин.
Близнец-по-харчам пожелания гурманов чутко ловил, но ничего не записывал: показывал класс.
– А из горячего что выбрали?
– Почки я бы взял. Телячьи почки в соусе по-ломбардски.
– Одобряю. Вундербар! Мне тоже почки… «Шабли» девяносто второго года – сказочное вино. Пойдет?
– Пойдет.
– Остальное – потом. – Это уже официанту: – Поспешайте, голубчик.
Голубчик умчался поспешать, а взамен возник спец-по-выпивке и мгновенно поставил перед Ильиным тяжелый, даже на взгляд холодный стакан с джин-энд-тоник, со льдом, с долькой лимона, надетой верхом на край стакана, а перед гебистом – стакашку поменее – с двойным скотчем. И еще орешки соленые, и еще маслинки лоснящиеся трех сортов.
Процесс пищеварения у Ильина начался незамедлительно, как у собаки профессора Павлова, в этом мире тоже широко известной. Ильин некуртуазно цапнул маслинку, разжевал, косточку уложил на тарелку, глотнул инопланетно вкусного джина, заел орешком, словил летучий кайф и полез в карман за обычной своей предобеденной сигареткой огнедышащей марки «Житан». По ресторану, кстати, и сигареты – французские, но не по ресторану – дешевые, имевшие в столице хождение среди простого люда.
А вот откуда у Ильина, типичного с некоторых пор представителя этого люда, откуда у него подозрительное знание всяких почек в соусе по-ломбардски, эскарго и шабли? Олегу Николаевичу, ладному гебисту, впору бы удивиться и задать соответствующий вопрос, но ладный гебист вопроса не задал, а достал из кармана красную пачку «Данхилла» и золотую зажигалку и спешно закурил, поскольку тоже сей момент откушал фиолетовую маслинку и пригубил дорогой скотч. Так они и покуривали, помалкивали, словно исполняли некий известный им ритуал, требующий полной сосредоточенности и отстранения от пошлой действительности. А в пошлой действительности Ильин в своих обеих жизнях ни разу не был во французском кабаке, и уж тем более во Франции, а про почки и эскарго читал в худлитературе, запомнил, и, как оказалось, с пользой. А в пошлой действительности Олег Николаевич разыгрывал стандартную, видать, для него сценку охмурения клиента на деньги Конторы, да и сам получал массу радостей от использования реквизита. А в пошлой действительности клиент, то есть Ильин, зачем-то крепко нужен был Конторе, если цепной ее пес повел клиента, скажем, не в популярную, но всем доступную пивную «Рейнеке лис», что на углу Тверской и Страстной – в доме, где в прежней жизни был магазин «Армения», если вообще не в казенный кабинет к себе вызвал, а не пожалел на него такого реквизита.
– Хорошо, – сказал наконец Олег Николаевич, с чувством сказал и пустил к потолку «данхилловский» дорогой дым.
Дым до потолка не добрался, а растаял в сильно кондиционированном воздухе – неподалеку от полотна замечательного отечественного художника Ильи Глазунова. Что это его полотно, Ильин знал из телепередачи «В мире прекрасного». Сейчас была возможность сравнить телевизионное изображение с реальным. Реальное смотрелось куда ярче. Ценя талант, Ильин выпустил «житановый» дым в другую от полотна сторону, но тоже сказал с чувством:
– Хорошо!
А и впрямь хорошо было. Даже Ангел разнежился, размяк и, не исключено, вырубился до поры. Ильин в Этой жизни по престижным кабакам особо не шлялся, разве что в пивнухи заглядывал да в теплых кафушках иной раз ужинал-обедал. Выходило дешевле, чем дома. И уж куда менее хлопотно. Но в хорошем ресторане был лишь дважды: когда Тит его в Москву из деревни привез – в «Славянский базар» на Никольской сходили, и когда опять же Тит полгода назад свой полтинник справлял – гудели в «Эрмитаже» в Каретном. Но те рестораны не шли, конечно, ни в какое сравнение с «Максимом», «Максик» – это оберст-класс, в «Максике» тусовались «деловые» из самых крутых, акулы капитализма, загнивали они здесь со страшным понтом, а парни из Конторы скромно паслись рядом на казенные «бабульки».
И сладко было Ильину представить на миг, что он – по-прежнему обласканный судьбой и начальством летчик-испытатель, что с «бабульками» у него – полный порядок, что сидит он здесь не на птичьих правах гебешного сироты, а на своих законных, и напротив – не «благодетель» из Конторы, а знакомый сотрапезник… Сладко было так все представить, но не вышел номер: «благодетель» и не дал. Он снова отхлебнул скотча, перегнулся через стол и спросил страшным шепотом:
– Давно про Черное озеро не слыхали, а, Иван Петрович?