Тихий человек
Шрифт:
– Я обратил внимание на то, насколько умен этот человек.
Идеально выщипанные брови Дилейни поползли на лоб от удивления.
– Умен? Могли бы вы поделиться с нами, как вы пришли к такому выводу?
– Полиция уже три года безуспешно ищет этого человека. Для того чтобы все эти годы опережать следствие на один шаг, требуется железная дисциплина, планирование и, да, ум. Мы совершенно точно ищем не двоечника.
– Что еще вы можете сказать о нем?
– Люди называют его монстром. Это ошибка. Он не монстр.
Дилейни не выдержала и усмехнулась.
– Не уверена,
– Скажу так: его никогда не понимали. Ребенком он наверняка испытывал равнодушие со стороны взрослых. Никто к нему не прислушивался. Никто не замечал. Каково ему было жить, когда родители игнорируют, а сверстники чураются? Это жутко. Ребенку так жить невозможно.
– У многих людей было тяжелое детство, но они не стали серийными убийцами.
– Я в данном случае говорю не в принципе, я говорю о человеке, которого вы называете Августовским Взрывателем. Это еще одна проблема. Зачем люди придумывают клички? Почему им обязательно нужно навешивать ярлыки? Они превратили его в посмешище. А он им не является. Он живой человек, который дышит, как и мы. Давайте не будем об этом забывать. Каждый из нас заслуживает права голоса, мисс Дилейни. Каждый из нас заслуживает быть услышанным.
Дилейни вновь надела свою натренированную улыбку.
– Вы заняли достаточно противоречивую позицию. Хотя противоречия – ваша родная среда. Когда вам было одиннадцать лет, вашего отца арестовало ФБР. Он был одним из самых известных серийных убийц в Америке. За двенадцать лет он убил пятнадцать молодых женщин, которых похищал, вывозил в лес и охотился на них с ружьем.
– Не услышал здесь вопроса.
– Я поговорила с одним из ваших бывших коллег по ФБР, – продолжила Дилейни. – Он считает, что отношения с отцом мешают вам быть беспристрастным в работе. По его мнению, вы слишком сильно пытаетесь понять убийцу, на это уходит много времени и очень мешает эффективной работе. Он назвал вас обманщиком и охотником за славой.
Уинтер покачал головой, пожал плечами и всплеснул руками – в этих жестах проявилось его нарастающее раздражение.
– Я все еще не слышу вопроса. У нас же интервью? Вы задаете вопросы, я на них отвечаю. Или я что-то не понимаю?
– Вы охотитесь за славой?
– Нет.
– При этом вы сегодня здесь.
– Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне. Следующий вопрос.
– А что вы скажете о том, что вас назвали мошенником?
– Следующий вопрос.
Дилейни улыбнулась и продолжила говорить уже более мягким голосом.
– Вы уже обсуждали свои мысли с полицией?
– Еще нет. Если они захотят поговорить со мной, то могут мне позвонить в любое время. Я с радостью поделюсь с ними своими выводами.
– Думаю, это маловероятно. Вы ведь работаете с Лорой Андертон, так?
Уинтер не успел вставить ни слова. Дилейни повернулась лицом к камере.
– Наши постоянные зрители помнят, что мисс Андертон вела расследование этих трех убийств, но в прошлом сентябре ее отстранили от должности.
Уинтер подался вперед, нарушив личные границы Дилейни.
– Вы не очень хороший человек, – сказал он тихо. – Вам кто-нибудь
– Прошу прощения?
– Вы меня прекрасно услышали. Так что же случилось? Папочка оставил вас в детстве? Мамочка связалась с дядей, который был чересчур внимателен к вам? Что-то же должно было случиться. Чтобы накопить такой груз обиды, какой носите вы, нужны долгие годы.
Дилейни продолжала держать улыбку, но губы ее начинали подрагивать.
– При всем уважении к вам, интервью не обо мне.
– Почему нет? Вы только что радостно смешали с грязью мое имя. И имя Лоры Андертон, – Уинтер грустно покачал головой. – Знаете что? Она вас на десять голов выше.
– По вашему мнению.
– По мнению всех.
– Многие люди с вами не согласятся.
Уинтер мило улыбнулся.
– Не так много, как вам кажется. Лора Андертон тридцать лет расследовала убийства в этом городе и делала это очень хорошо. Поверьте, в этой сфере ошибок не прощают. Она заслуживает уважительного отношения. Не думаю, что это какое-то особое требование. Более того, думаю, что любой мало-мальски приличный человек согласится со мной. Хотя да, вы же журналист, что вы знаете о приличиях?
Мужчина с наушниками подал сигнал заканчивать. Уинтер прикинул, что у него есть около десяти секунд. Возможно, пятнадцать.
– Интервью закончено, – сказал он.
Не успела Дилейни и рта раскрыть, как Уинтер встал и двинулся на камеру. Человек с наушником жестами требовал прекратить эфир. На мониторе Дилейни, наоборот, давала понять, что съемку нужно продолжать. Уинтер смотрел прямо в объектив.
– Завтра вечером один из вас, зрителей, будет сидеть у себя на кухне с бомбой на груди, – заговорил Уинтер, смотря прямо в объектив. – Это, безо всяких сомнений, будет самый страшный опыт в вашей жизни. Тот, кто повесит на вас бомбу, скажет, что она взорвется, если вы сделаете хоть одно движение. Это ложь.
Он сделал еще один шаг вперед. Красный индикатор на камере горел. Значит, есть еще несколько секунд. Он видел свое лицо, занимавшее весь монитор. С волосами творился какой-то ужас. Зеленые глаза сверкали. Он выглядел, как фанатичные баптистские проповедники, которые пугают пламенем и серой и сулят покой, если отдать жизнь Иисусу Христу. Говорил он при этом спокойным и ободряющим тоном, который совершенно не вязался с внешним видом.
– Вы сможете спастись, – говорил он. – Вам нужно будет опрокинуть стул, на который вас посадит убийца, и двигать его до тех пор, пока от бомбы не отойдет провод. Вам очень не захочется все это делать, но это единственный способ выжить. Сделайте так, и останетесь живы.
Уинтер открепил микрофон, вытащил из-под рубашки провод, отсоединил от ремня коробку-передатчик, сложил все на пол и пошел к выходу.
– Скажи мне, что ты все заснял! – кричала Дилейни, когда он выходил. – Ради бога, скажи, что ты все это снял.
Андертон ждала в зоне ресепшен и с кем-то говорила по телефону, не отрывая взгляд от экрана, на который транслировался эфир: два журналиста уже обсуждали неожиданный уход Уинтера с интервью. Она увидела его и быстро свернула разговор.