Тихий дом
Шрифт:
И наконец - любимая книга бабушки, моя и многих друзей и знакомых. Чем так сильно привлек к себе этот безграмотный мужик с двумя классами церковно-приходской школы, мощный великан и смиреннейший монах? А тем, что высочайшую мистику Православия он излагал простыми ясными словами, понятными всем и каждому. Писал он свои блистательные записки корявым почерком по ночам, когда сердце его наполнялось великой любовью. Передал пачку исписанных листочков ученому иеромонаху Софронию, тот не без труда расшифровал тексты, расставил запятые, исправил орфографические ошибки, снабдил комментариями - и вот она - книга, разлетевшаяся в тысячах экземплярах по всему свету. И наверное, нет ни одного богослова, который бы не цитировал простые и полные тайн слова: "Держи свой ум во аде и не отчаивайся". А как вот это: "Однажды старец сказал: не принимай блудных помыслов. Прошло вот уже сорок шесть лет, и я не принял ни одного блудного помысла". Попробовал и я как-то "не принимать" - так
"Один дьякон мне рассказал: "Явился мне сатана и говорит: "Я люблю гордых, и они принадлежат мне. Ты гордый, и я возьму тебя". Но я ответил сатане: "Я - хуже всех"; и сатана стал невидим" ("Старец Силуан Афонский" Архимандрит Софроний (Сахаров))
Вроде бы всё ясно - смирись, перекрестись и шагай дальше. Только что-то мне подсказывало: не всё так просто. Эта мрачная образина липнет ко мне не зря...
А утром, сырым, облачным, да еще и ветреным, вышел из тихого моего дома и отправился на Таганку. Из подземки выбрался в лютую непогоду. Мой английский зонт из углепластика в апокалиптическом потоке горизонтально летящей, секущей воды, оказался беспомощным и ненужным, его выворачивало наизнанку, сминало и уносило из рук, а я тем временем в детском барахтанье до краёв наполнился водой - вымок до нитки. Непочтенно ворвался в монастырь и почти бегом взлетел по лестнице в шепчущее, шаркающее, медово-ладанное пространство храма. А вот и мой игумен Паисий, сидит, твердит, парит на прежнем месте, будто старый шкипер на капитанском мостике. На мою влажную, истекающую дождевой влагой личину, он вроде бы даже не обратил внимания, только взял под локоть и быстрым шагом повлек меня к алтарю, где вместе положили сорок земных поклонов, после чего скатились вниз, перелетели на черных крыльях монашеской мантии в здание напротив. Здесь он прошел в конец коридора, открыл тяжелую дверь и по узкой кирпичной лестнице спустился в подклеть храма.
– Здесь была тюрьма. В годы красного террора сюда бросали сотни священников, белогвардейцев, мирян. Вплоть до тридцатых годов расстреляли тысячи верных. В начале девяностых у западной стены, копая траншею под канализацию, обнаружили большое захоронение. Здесь всё кругом светится и благоухает от пролитой крови православных мучеников. Давай, преклоним колени - нет лучшего места для молитвы.
С молитвой монаха в мой вполне земной мирок, полный тёплой пыли и тлена, ворвался огромный мир вселенской красоты. В те высоты, куда взлетают ангелы и монахи, мне удавалось забраться не так уж часто, но уж если крылья молитвы после полного уничтожения гордости подхватывали меня и уносили ввысь - превыше неба, звёзд, солнца и луны - за пределы галактики и звездных систем, в абсолютную черноту края вселенной, на ту границу, где тварь встречается с Творцом, человек сжимается в бесконечно малую элементарную частицу, смиряясь в прах перед Всемогущим, Всеведущим... О, как драгоценны эти мгновения человеческого унижения и возвеличивания Бога! Сколько величайших дарований вливает Милостивый в твою очищенную от мрачной тяготы гордыни душу, легкую и прозрачную для Света, изрядно изголодавшуюся по благодати Божией. Ты - голодный, одинокий нищий, умоляешь "помилуй мя", протягивая руку, и Господь подаёт такое изобилие, какое ты способен унести, да еще с хорошим авансом "на вырост", так чтобы ты ушел с места встречи, прогибаясь под огромным мешком сокровищ, невероятно богатый и счастливый.
– Нет ли здесь прелести, сладкого самообмана?
– Если получению благ предшествует смирение, то конечно нет.
– А как же "предадимся безвидной молитве и пусть она будет холодной, но безопасной, ибо мы должны избегать видений"?
– Не так. Опытный духовник к видениям и чудесам учит относиться бесстрастно - не принимать, но и не отвергать. Отвержение благодати - это уже хула на Духа Святого, который живет где хочет, и даёт блага, кому пожелает. Но острое желание чудес, как признака собственной святости - это да - гордость в самом гнусном виде. А если ты познал самую тайную и открытую всем и каждому тайну христианства, жаждешь истинного смирения и просишь об этом в молитвах - это самый благодатный путь. Слепой нищий евангельский Вартимей, открыл миру Иисусову молитву: "Иисус, Сын Давидов, помилуй меня!" - представь себе - услышал его Господь, подошел и спросил: "Чего хочешь?" Если бы он сбежал бы от страха, разве исцелился бы? Нет! Да еще, пожалуй, был бы наказан. Вот тебе евангельский образ молитвы: молитвенник слеп, нищ и голоден; не смотря на запреты толпы, обступившей Христа, он упорно повторяет свой простенький вопль - и получает! А если бы Вартимей был сытым, богатым, самодостаточным, гордым; возлегал бы на коврах у богатого стола, рассказывая гостям о том, как к нему каждый день заглядывает Бог и спрашивает: "Чего еще пожелаешь?" - "Ну не знаю, - чешет тот затылок, - может, еще пару бочек зернистой икры" - "Хорошо, будь по-твоему, пришлю, можешь не сомневаться!" Смешно... было бы, если б не было так печально. Да нет, Господь настолько милостив и щедр, что мог бы обогатить любого верующего, только человек, получив богатства, почему-то перестает нуждаться в помощи Божией. Ты-то уж это на практике изучил, не так ли?
– Что, так заметно?
– Да у тебя взгляд человека, которого только что ограбили. Видимо, ты все-таки нашел в себе силы веры, чтобы пережить это материальное падение и возблагодарил Бога.
– Да.
– Наверняка тебе известно слово Отцов наших святых и богоносных: "Отдай кровь - прими Дух".
– Да.
– В таком случае, отдав ценности материальные, ты получишь нетленные блага. Будь готов к чудесам и открытиям. Думается, скоро ты их получишь.
– Отец Паисий, меня тут стал преследовать черный человек...
– И это нормально. Каждый христианин, если он конечно настоящий, обязательно встречается на пути восхождения с лукавым. Для чего? Во-первых, отныне ты как никогда защищен Господом от его нападок, поэтому тебе и победить его сейчас легче. Во-вторых, для того, чтобы не быть уловленным лукавым после смерти, на частном суде, на мытарствах, которые мало кто проходит, а чаще на втором-третьем забирается врагом человеческим во ад. Так что, как видишь, Андрей, ты просто осыпан дарами Божиими. У тебя не было в роду монахов или мучеников?
– Да, были и те и другие. А самая близкая мне - бабушка, недавно упокоившаяся. Она выжила благодаря смирению, терпению и крепкой вере.
– Что ж, это многое объясняет.
– Батюшка, от меня жена сбежала.
– И это хорошо. Как говорят жители туманных альбионов: "леди с дилижанса - пони легче".
– Но вчера на моем холостяцком горизонте появилась женщина, моя одноклассница. Самая кроткая, красивая и любящая меня с детства. Она предложила мне руку и сердце.
– Гм-гм, - кашлянул монах удрученно.
– Знаешь, Андрей, давай, ты не будешь спешить вот так сразу бросаться в ее объятья. Мы с тобой помолимся - знаешь как?
– такими вот словами: "Господи, приблизь или отдали жену сию, дабы узнал я Твою волю, благую и совершенную". Ты у себя, я у себя - помолимся так седмицу, другую, а там Господь всё нам и откроет. Ну, вот и ладно, теперь давай поблагодарим Господа и ступай с Богом.
Ушел от монаха окрыленный, с таким ощущением, будто и у меня за спиной развевается монашеская мантия или крылья огромного беркута размахом более двух метров, поднимающие душу в синие высоты.
На улице распогодилось. На ярко-синем небе сияло ослепительное солнце, птицы щебетали на все голоса, будто приветствуя мой прорыв в горние просторы. Ступал я по умытому блестящему асфальту осторожно, мягко, пытаясь не расплескать то, что влилось в сердце и светило там, и согревало, и веселило тихой блаженной радостию.
Я весь обратился внутрь и, не замечая деталей окружающего мира, лишь только чувствуя всеобщий свет и птичьи голосовые вибрации, нёс в груди бесценный дар светлого покоя.
Меня радовало и томило это нежданное и столь необычное для меня состояние прозрачности души. Будто кожные покровы таяли и внутренний мир открывал дверь и оттуда, извне, влетали - плавно и торжественно - объемные картины, озвученные переливчатой гаммой музыкальных аккордов и задумчивым плетением искристых слов.
Еще совсем недавно я был слеп и глух для столь восхитительных явлений, может именно потому, что между окружающим пространством рациональной материи и сокровенной глубиной сердца, где теплилась вера, - я невольно выставлял щит бесчувственного цинизма. Случалось замереть от нахлынувшей красоты заката, белоснежного частокола березовой рощи или, скажем, клубящегося тумана, плывущего над зеркальным покоем озера - но вся эта преходящая хрупкая красота лишь скользила по коже лица, по глазному дну, по чутким ноздрям, одаривала пугливым покоем - да и улетала прочь, сменяясь калейдоскопом опостылевших "картинок с ярмарки".
А тут!.. С тех пор как Господь по Своему спасительному промыслу отнял у меня материально-денежную кабалу, а я на удивление спокойно принял это, как знак грядущего освобождения... Вернулся домой, на свою родную орбиту, на асфальтовые дорожки в трещинах, к старым неустроенным друзьям, к пожелтевшим фотографиям, к уютному бархату книжной пыли... Вернулись ко мне эти беззаботные вроде бы, но требующие крепкой веры слова Господа моего, чтобы "не тревожился о том, что есть, что пить, во что одеться, но только искать Царствие Небесное", а всё прочее - земное, бытовое - Он, всемилостивый и всемогущий Господь дарует, обеспечит в необходимом количестве и достойном качестве. Всё потерял, вернулся - и всё приобрел, только вчерашнее "всё" было тленным, а нынешнее пронзает кожаные ризы и стремится к обетованной прекрасной Вечности, о которой гениальный ритор апостол Павел сказал на удивление беспомощно и кратко: "не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его" (1Кор.2: 9).