Тихий шепот любви
Шрифт:
— Правда? — удивилась я надевая халат. — не подумала бы. Мне казалось, что я, как уснула так и до первых лучей солнца. — подойдя к Генриху, я коснулась ладонями его запястий, и он улыбнулся. — тебе обязательно сегодня уходить?
— Увы, ты же знаешь, что я не могу не явится. К тому же, без меня штаб не сможет долго, а у нас сегодня первый за год крупный совет. Возможно, смогу встретить фюрера, а не просто слышать о нем, как обычно.
— И сдался тебе фюрер… — прошептала я посмотрев в окно. — зачем тебе все это?
— Ника, девочка моя, ты ведь знаешь, что мой долг это…
— Не начинай про это. — зыкнула я. — ты знаешь, прекрасно знаешь, что твоя жизнь в твоих руках, но ты словно привык слышать не меня, не себя, а своего
— Прости, — он поцеловал меня в лоб. — но это мой долг. Не хочешь подумать о своем?
О каком моем долге говорил Генрих, я не знала, но только за все это время моего пребывание в борделе, меня никто не трогал, и Генрих, как бы я к нему не ластилась, никогда не смотрел на меня, как на женщину. Никогда. Так одевшись, он своим строгим шагом покинул моею спальню, я осталась стоять у окна, и просто смотреть, как его статная фигура удаляется от дома все дальше и дальше. Это становилось невыносимым. Чувства двоякости заставляли меня постепенно сходить с ума. С одной стороны, дикое желание больше похожее на ожог крапивы на губах, что было моим естественным позывом при виде Генриха, когда он только появляется на пороге комнаты. Это поцелуй. Я хотела целовать его губы долго, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением. А с другой стороны, я хотела кричать. Кричать на него из-за того, что Генрих просто не хочет слышать меня. Это доводило до нервных мурашек, которые проходя по телу просто прикасались к нервным луковицам заставляя меня чувствовать настоящую истерику.
*День 400 в элитном борделе.
Его не было почти неделю. Каждое мое утро я начинаю с того, что, не открывая глаз просто вожу ладонью по второй части кровати, чтобы почувствовать его присутствие рядом, но увы. Холодная постель так и остается холодной, и меня бросает в тоскливую дрожь от этого. Я хочу обнять Генриха, но все что мне остается — фантом. Та часть него, что обычно лежала на левом боку всю ночь, и лишь изредка поворачивалась ко мне. Возможно, я просто схожу с ума, и мне кажется это, но иногда я ловлю себя на том, что чувствую по-прежнему запах его горячего тела, а иногда ночью, когда становится тоскливо до такой степени, что хочется выть, я вдруг ощущаю прикосновение его пальцев, и резко оборачиваюсь, но понимаю, что все это дым моих воспоминаний. Дым моих ярких воспоминаний, а не он. Мне больно это осознавать. Тогда, я снова ложусь на подушку и могу всю ночь просто лежать, смотреть в приоткрытое окно, чувствовать касание ветра и плакать. Горячие струйки слез скатываются на подушку, и я зажмуриваюсь, чтобы снова вспомнить, как он улыбается мне стоит лишь произнести неправильно какое-то немецкое слово.
День сменяется днем, и с каждым днем становится все тоскливее и больнее. Словно верный щенок, я целыми днями стою у окна, чтобы быть первой кто увидит его машину, кто увидит его, но так можно простоять до поздней ночи, встретить рассвет, но только не встретить его. Генрих, что с тобой могло случится? Куда же ты исчез? Грета не получала писем, а это значит, что и мне ничего от него не приходило. Это заставляет меня разрываться на куски, заставляется метаться из стороны в сторону словно я загнанный в клетку хищник, что должен подчиниться, но у меня не получается. Завтра будет месяц, как Генрих пропал. Целый месяц. Месяц длинною во всю мою жизнь. Наверное, это и есть любовь? Или моя детская привязанность.
Я открываю глаза. Вижу серый потолок, громыхание грома за окном и холодный ветер. Закрыв двери, я тепло оделась, и снова подошла к окну. Спустя час ко мне в комнату постучалась Грета. Девушка рассказывала о каком-то Отто, и что он обосновал бордель в новом месте, и говорила о своих страхах попасть в это место распутство и греха, но только я не могла совладать со своими слезами и, женщина все поняла. Она нежно обняла мое тело, и ее грубая кисть коснулась волос, и если от прикосновений
*День 529 в элитно борделе.
Я боялась этого дня. Сегодня пришла телеграмма. Генрих умер. Я била руками стены, кричала в пустоту, но все было бесполезно. Грета, старалась меня успокоить, как и грязные офицеры хотели утешить в своих объятьях, но только мне это было не интересно. Я хотела только одного, чтобы Генрих был жив. Представляла сквозь слезы этот момент, как он своей легкой походкой проходит в спальню, и склонившись надо мной улыбается, а после спрашивает «Почему ты плачешь?». А я бы вытерла слезы, и крепко обняли бы его, чтобы просто почувствовать запах того, кто вдохнул в меня новую жизнь, шанс на будущее, желание жить. Генрих… — шептали мои пересохшие губы. Ген-рих — язык отделял слог, и я слово одержимая в бреду звала его к себе. Генрих — и слезы вновь стекают по лицу.
***
Я рассказала ему все это, но только легче мне не стало. Словно насыпали соли в старую рану, где еще не совсем зажило мясо. Мне было больно вспоминать все это. Сердце резало ножом этих воспоминаний, острое лезвие проходило сквозь плотные ткани, и разрывали мою душу. Кто-то скажет, что я была маленькая для того, чтобы любить мужчину, который годился мне в отцы, но я любила Генриха, как мужчину. Наверное, это звучит странно, но я представляла свою жизнь с этим человеком. Обещала ему ждать. Обещала хранить любовь в сердце, и что в итоге? Остались о нем отголоски любви, да этот золотой кулон. Я рассказала этому русскому мужчине все, кроме Лоры. Это словно унижало меня.
— Так. — он облизал пересохшие губы. — видимо, всевышний любит тебя, раз ты смогла выжить после всего этого. Хочешь сказать, что у тебя не осталось семьи?
— Что же тут удивительного? Отец повесился, когда узнал о позоре, что свалился на его семью, а мать ушла вслед за ним. У меня были сестры и братья, но я не знаю, что стало с ними. Вот и все.
— Ты сказала, что твою деревню сожгли немцы. — нахмурился мужчина. — или ты мне врешь?
— Генрих сжалился над ними, когда я попросила его помочь им. Тогда он вернул их в разрушенную деревню, и они могли там основаться заново, но нет. — я посмотрела в окно. — где я?
— В моем лагере. — мужчина улыбнулся. — в безопасности. Все равно не пойму, где ты была еще один год. После элитного борделя.
— В притоне мерзавца Отто. — прошептала я.
— И как же ты сбежала?
— Вы беспощадны ко мне, но если мои воспоминания что-то значат, я расскажу…
*Из воспоминаний Ники.
*День первый. Бордель Отто.
Меня связали двое высоких мужчин, и под унизительные возгласы других солдат, меня словно грешницу вели на эшафот. Почему все так? Мужчины провели меня по длинному коридору, и каждая попытка вырваться была поводом для очередного подзатыльника, но только я поняла, что вырываться уже бессмысленно, и единственное, что я могу — встретиться со своим страхом лично. Сорванная ночная рубашка из тонкого льна была оставлена в спальне после того, как эти двоя буквально набросились на меня, и хотели уже воплотить свои грязные желания, но Грета приказала им выметаться из ее борделя прочь.
Оставшийся на моем теле халат распахнут, и мужчины могут видеть мое голое тело, дрожащую грудь, живот и промежность, что обвита кудрявыми волосами. Меня, словно позорную ведьму ведут сквозь толпу этих зевак. После того, как мы вышли из этого элитного борделя, эти двоя мужчин приказали мне сесть в машину, и шлепнув грубыми ладонями меня по ягодицам, они заставили их гореть огнем. Закутавшись плотнее в халат, я села рядом с одним из этих грязных офицеров. Он заметил, что я вся дрожу и рассмеялся.