Тихий шепот любви
Шрифт:
— Как твое имя? — спросил Андрей снова закурив.
— Джу…Джун… — прошептала девушка.
— Джун. — мужчина выдохнул в сторону дым. — красивое имя. Будет очень обидно, если это имя перестанет тебе принадлежать. — он положил ладонью на дрожащий женский живот. — поэтому, будь хорошей девочкой, и расскажи мне, кто тебя послал сюда, какие цели и все, что ты знаешь.
Остаться при чести или же наплевать на принципы и сдать со всеми потрохами Лору? Эти вопросы затуманивали сознание напуганной девушки. Она не знала, как правильно ей поступить, ибо сомнения окутали ее вуалью, что не позволяло думать ясно. Быть ли ей сейчас убитой этим садистом или же наплевать на достоинство, предать верность? Андрей же любовался, как азиатская
— Джун, — Андрей снова выдохнул. — я жду.
— Если я скажу, то Вы отпустите меня? — прошептала сквозь частое дыхание девушка.
— Конечно. — мужчина облизнулся. — неужели ты думаешь, что я свое слово не держу?
— Меня послала сюда Лора. — шептали в страхе тонкие, женские губы. — она сказала, что ты работаешь на гитлеровской стороне, и докладываешь его солдатам о русских поселениях и солдатских лагерях.
На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, и хищная улыбка Андрея только распыляло встревоженный рассудок девушки. Докурив сигарету, мужчина воткнул бычок в женский пупок оставляя ожог. Джун кричала во весь голос срывая его, а Андрей просто наблюдал за тем, как змея боится огня.
— Малышка моя, ты не только разведчица, — Андрей облизнулся. — ты еще и жалкая предательница…
***
*Спустя два с половиной часа после взятия Джун Тао.
*Ника.
Мы обернулись, когда двери коморки особиста раскрылись, и он, грубо сжимая рукой волосы девушки, швырнул обнаженную азиатку на грязную землю с приказом «Расстрелять предательницу». Солдаты не могли ослушаться. Бегло оглядывая незнакомых людей в последний раз, Джун увидела Шуру, и ее зрачки расширились размером с круглую монету. Тонкие молочно-розовые губы шептали о помощи, но было поздно. Один из солдат, что так хотел угодить Андрею выпустил в бедную девушку полную обойму патронов, не оставляя на ней и живого места. Особист молча выкуривал очередную сигарету, и стоя у высокого дерева просто наблюдал за происходящим. Довольный собой, своей работой, он упивался властью своего положения. Как только душа покинула хрупкое тело Джун, он бросил окурок в сторону реки, и выдохнув носом шквал горького дыма, направился обратно в свою коморку, но на пути к ней его перехватила Шура.
— Я ненавижу тебя. — кричала девушка. — какого черта здесь приказы отдаешь ты? Почему находясь в моем лагере, ты смеешь раскрывать свой рот и отдавать приказы?
— Александра Семеновна, простите, что мое положение стоит выше Вашего, и будь другая ситуация, то я, конечно же, как покорный слуга, склонился бы Вашим приказам, — мужчина грубо сжал ее локоть. — здесь ты мышь, а я ночная, хищная птица, что сожрет тебя и не подавится. Смирись с этой участью, или отправишься за этой гадкой предательницей, что сдает со всеми потрохами своих людей.
— Да только ты не лучше ее. — закричала Шура толкнув в сторону особиста. — сгоришь в аду, жестокая скотина!
Чтобы сгладить нарастающий ком хаоса в лагере, к Андрею медленно подошла Мария. Игриво водя лепестками крупной ромашки по своей румяной щеке, она нежно припала ею на крепкое, мужское плечо, и Андрей по привычке обнял ее.
— Андрей, не звертай на Шурочку увагу. Дівчинка явно загралася, але не сірчай, пройде час, і жіноча ніжність ту годину ж повернеться до неї.-проурчала своим нежным голосом санитарка.
*Андрей, не обращай на Шурочку внимание. Девочка явно заигралась, но не серчай, пройдет время, и женская нежность тотчас же вернется к ней.
Андрей ничего не ответил Марии, а лишь повернулся ко мне, что заставило жилки вздрогнуть.
Глава 9
Ника.
*Лагерь
*С момента смерти Джун прошел месяц.
И если мне дали еще один шанс обнять Генриха, то не раздумывая, я бы крепко обнимала его тело, и знаю, что была бы не в силах ослабить свои руки, чтобы позволить ему уйти снова в свой последний путь. Что со мной происходит? Почему с каждым днем я тоскую по нему все сильнее? Разве это чувство моей влюбленности уже не должно было просто выветриться? Или…может быть, я ощущаю взгляд Андрея и мне просто хочется видеть вместо него Генриха? Я позволила себе смотреть на особиста, как на мужчину, чем вызывала настоящий протест в обществе Шурочки и его солдат. Они откровенно смеялись надо мной, подшучивали (весьма пошло, нужно признать), и все время шептались. Я была готова начать ругаться со всеми, но каждый раз меня останавливала Мария. Она возникала из ниоткуда, резко, и смело. Если честно, то я восхищалась ее смелостью.
— Я дивлюся вам всім так весело. Дивіться, не надірвіть животи, тварини. — говорила уверенно Мария, и стоило кому-то возразить ей, как она резко разворачивалась, и ее белый халат развеивался на ветру чуть задираясь на ее округлых ягодицах. — Якби я була вашою мамою, то давно б померла з сорому, що хтось із вас мій син.
*Я смотрю вам всем так весело. Смотрите, не надорвите животы, животные. *Если бы я была вашей мамой, то давно бы умерла со стыда, что кто-то из вас мой сын.
Это был один из тех вечеров, когда я, словно предательница гонимая, прошла мимо насмехающихся надо мной людей к озеру, где Мария собирала ярко-желтые цветы, что так любят воду, чтобы сплести венок. Она вообще любит плести разные вещи: цветочные венки, браслетики-однодневки, и видно, что это приносит ей удовольствие. Я села все на тот же высокий булыжник, поджала колени к локтям, и санитарка, повернувшись ко мне, нежно надела мне на волосы венок из этих пахучих летом цветов.
— Дя… — я задумалась, но быстро вспомнила слово, что обычно произносит санитарка, когда Андрей снимает сухое белье с веревки, и приносит ей. — дякую. — я залилась стеснительным румянцем, ибо говорить что-то человеку на его языке, когда слова ты знаешь не полностью, как-то волнительно.
— Бычу ти потихоньку начинаешь мене понимать. — улыбнулась санитарка, ласково погладив мои мягкие волосы.
*Вижу ты.
— Маша, можно вопрос? — я подняла на нее глаза, и увидела поистине материнскую улыбку, что полна добра и заботы.
— Звісно. — Мария поджала под себя юбку, и аккуратно села с краю на камень рядом со мной.
*Конечно.
— Тебя ждет дома кто-нибудь? — спросила я, и заметила, как на глазах Марии выступили слезы.
— У меня с мамою дома остались две дочки, и знаешь, я чувствую, как девочки скучают по мне, по Олеже. Муж мой летчик, Ника, он так любит небо, что я боюсь однажды понять, — она облизнулась. — понять, что Олежа совершил свой последний в жизни полет, и я с этим ничего не смогу поделать. Ты не представляешь, как я за ним скучаю. Безумно скучаю. — Маша вздохнула. — я жду, когда война кончится, чтобы наконец-то обнять семью. Это мое единственное желание, мила моя. — санитарка.
Я не могла сдержаться, и рассказала Марии все, как было у меня. Наверное, это была ошибка с моей стороны, но держать в себе все это становится просто невыносимо. Мне скоро шестнадцать, а я не могу разобраться, что со мной происходит. Почему детская любовь, что переполняла меня к Генриху сейчас больше напоминает дикую, сжигающую изнутри страсть к Андрею, и как объяснить то, что, когда он говорит с Шурочкой меня охватывает настоящая ревность. Как объяснить то, что я мозгами понимаю абсолютно все: для Андрея я всего лишь глупая, влюбленная в некий идеальный образ девчонка, но, как тогда я могу объяснить себя? Я беспомощно тону в собственных чувствах, и сделать с этим ничего не могу. Тяжело. Мне очень тяжело.