Тим
Шрифт:
Матерь отворачивается и как бы отодвигается в туманную даль, хотя не делает ни единого шага. Сейчас исчезнет, понимаю я, но Матерь неожиданно отвечает:
“Палач — потому как суждено тебе казнить живых существ. Задач будет немало, но самая главная ждет в конце пути. И не завидую я тебе, Палач, когда наступит этот день. Будет он полон слез и крови. А тех, кто возложил на тебя эту ношу, еще встретишь”.
Осмелев от такой откровенности — хотя, по сути, яснее не стало, — я задаю еще один вопрос:
“Это вы — одна их тех, кто всё это придумал? И с Тремя Волнами, и со мной?”
Из плотного тумана, в котором гаснет костер и растворяется
“Нет, конечно…”
…Я проснулся и, не разлепив еще толком глаза, схватился за лежащий рядом автомат.
Было прохладно, за тонкими стенками палатки щебетали птицы. Утренний свет просачивался в наше с Владой и Котейкой временное жилище, и можно было разглядеть спальные мешки на карематах. Ночью я вылез из мешка и сейчас лежал поверх него. Из-за чего немного подмерз. Влада лежала в мешке спиной ко мне, свернувшись клубком, а кошка сидела у нее в ногах и смотрела на меня.
Вроде тихо, никто не нападает.
Я отложил винтовку и склонился над Владой. Вздрогнул — у нее были открыты глаза. Она не спала, а смотрела в одну точку перед собой. Дышала тяжело, лицо бледное до синевы…
После прихода на противочумную станцию Орды с ее пробирающими до печенок песнопениями Влада заболела, потеряла аппетит и почти полностью отключилась от окружающего мира. Даже кошку не гладила и вообще не обращала на нее внимания. Я понятия не имел, что у нее за болезнь такая. И помочь, естественно, ничем не мог.
— Влада, — позвал я без особой надежды на успех.
У нее дрогнули ресницы — и всё.
— Вставай, я тебе помогу умыться…
После секундной заминки она села в мешке, потом медленно и неуверенно, словно ее плохо держали ноги, поднялась и вышла из палатки вслед за мной. Я смотрел на нее с тоской — если в ближайшее время она не поправится, то мне придется путешествовать дальше наедине с Котейкой…
Поливая ей руки из баклажки, я думал о том, насколько привязался к этой немой Зрячей за дни нашего странствия. Ярко представилось, что я рою для нее могилу в лесочке на обочине, а закоченевшее тело лежит в спальном мешке рядом прямо на черном сыром дерне, и меня передернуло от омерзительного липкого страха.
Мы расположились на стоянку в небольшой и негустой чаще в нескольких десятках метров от дороги — чтобы нас не спалили другие Бродяги, появись они в этих краях. Деревья уже начали зеленеть, и палатку камуфляжного цвета с трассы разглядеть трудно. А внедорожник я поставил в низине, рядом с ручьем. Был риск, что тачка завязнет в грязи, которой везде было по самую шею после сильных дождей, но по мне лучше потом возиться с лебедкой, чем быть зарезанным или расстрелянным во сне.
После утреннего туалета — причем мне понадобилось указывать Владе совершать каждое действие, как роботу, — я разжег костер и вскипятил воду. Пользовался огнивом, взятом из охотничьего магазина. Наловчился орудовать им так, что костер запылал через пару мгновений. Спички имеют обыкновение не вовремя отсыревать, а зажигалки часто выходят из строя. И спички, и зажигалки у меня тоже были, но я решил попрактиковаться с безотказной классикой. В котелке, уже изрядно закопченном, заварил кашу “Геркулес”, вынул из багажника печенье и сушеные кусочки мяса. Эх, сейчас бы яичницу! Вспомнились куры Хозяина, которых я самолично отпустил на волю, и вздохнул.
Не везти же кур с собой! Вот была бы потеха — всю машину загадили бы мне! Но и яйца несли бы… М-да.
—
Она начала есть, но вскоре остановилась. Зависла. Я снова велел:
— Кушай еще, Влада!
Она опять поклевала и замерла, глядя в пространство.
Так прошел завтрак.
Вот у Котейки аппетит остался отменным — слопала свою порцию кошачьего корма и уселась возле моих ног попрошайничать.
Я помыл посуду в ручье и закидал костер комьями земли.
Денек обещал быть солнечным, но ветреным. По небу летели ячеистые облака, деревья шумели все сильнее, прохладный ветер овевал и холодил лицо и мокрые после помывочных работ руки. Пахло пробуждающейся после зимней спячки землей, древесиной, зеленью — словом, пахло весной. И это было хорошо…
Сворачивая палатку и собирая пожитки в багажник, я размышлял над сном. Многие мелочи из этого сна уже забылись, как это обычно бывает, но кое-что из слов Матери запомнилось. Что я — Палач, потому что мне суждено убивать; тоже мне новость! Во сне эта сентенция казалась внушительной и исполненной скрытой мудрости. Что ей, Матери, меня жаль… Что не она замутила апокалипсис.
Ничего внятного.
Обычный сон.
Просто мне вспомнилась эта странная женщина. С чего бы вдруг?
Когда я всё собрал, мы уселись в машину. Я завел мотор и, слегка буксанув, выехал из низины сначала на свободное пространство между деревьев, затем, раскидывая из-под колес ошметки земли, на асфальтовое полотно.
Итак, встречай нас, мир! Что предлагает нам день грядущий?
Ответ на этот риторический, в принципе, вопрос пришел через полчаса, когда я проезжал через рельсы мимо будки железнодорожника, поднятого шлагбаума и выключенного семафора. Внезапно захлестнуло щемящее чувство, которое трудно описать обычными словами, и не успел я сообразить, что к чему, как сразу за будкой, на обочине, увидел серый микроавтобус Форд и красный пикап Тойота Хилукс, чей кузов был под завязку загружен какими-то коробками, свертками и сумками. Возле машин ходили люди. Точнее, дети и подростки.
Я обомлел. Эти машины мне уже встречались… В летнем лагере. Пикап принадлежал Пастырю Степану, ныне покойному, а микроавтобус — Матери, вполне себе, судя по всему, живой и здоровой. Я чувствовал ее присутствие, она была здесь.
Чертов сон!
Мне ужасно не хотелось встречаться с этой теткой. Она внушала ужас, хотя и не сделала ничего дурного.
Она вышла на дорогу — Матерь. Невысокая, широкобедрая, с небольшой грудью, в тонком свитере и заношенных джинсах. Она прикрывала ладонью глаза от лучей поднимающегося солнца, а ветер трепал ее распущенные светлые волосы до плеч. Позади нее мелькали фигуры детишек.
И когда эта компания успела меня опередить? Когда я лазил с Борей на станцию? Или был в плену у Хозяина? Но как они преодолели заслон из фур? Наверное, ехали другой дорогой, которую я прозевал в свое время.
Или телепортировались нафиг. Сейчас во все можно поверить.
Матерь не преграждала дорогу и не махала рукой, чтобы я остановился. Просто наблюдала — не сомневаюсь, она меня узнала, хотя я сменил тачку.
Наверное, именно поэтому я и притормозил. Сделай она хоть одно движение, которое можно расценить как попытку меня остановить, я бы утопил газ в пол и унесся в клубах пыли. И гнал бы, пока не кончился б бензин. А тут… Как-то неприлично ехать мимо, не поздоровавшись со старыми знакомыми.