Тим
Шрифт:
Я подумал, что надо бы отдать мобильник пацану, на что мне свет в этой огромной могиле? Но Кирилл, судя по шуршанию, уже полез наверх, а времени мешкать не оставалось. Я принялся задвигать дверь, упираясь ладонями в гладкую поверхность, чтобы газ не проник в шахту. Обратно поганая створка двигалась куда шустрее.
Шипение не прекращалось. Воняло сильнее и противнее. Заломило в висках, глаза слезились уже нешуточно, из носа текло, голова кружилась, подташнивало.
Ну вот, подумал я. Пришло время умирать. И как по-дурацки! Не прикончу я Падшего Смра, придется другому Палачу попотеть, если такой найдется.
Повинуясь
00:00.05 я уже не дождался.
***
И снова случился телепорт. Вот я лежу на холодном шершавом полу в полной темноте и таращусь на экран телефона, а вот экран становится нестерпимо ярким и огромным, как небо, и я моргаю, мучительно щурюсь, пытаясь заслониться от этого нестерпимого света, но рука не поднимается.
Вяло подумалось: я на том свете, и не где-нибудь, а в раю. Зря я во все эти дела не верил… Подумалось еще, что я умер давным-давно, еще во времена Первой Волны, вместе с красавицей Валей. Я тогда согласился погулять с ней ночью, и нас прикончили Буйные. И вот, так и не врубившись, что помер, брожу я по лимбу, или чистилищу, или тому месту, где в православии грешники испытывают мытарства… И вот сейчас, после всех убийств, всех грехов и чужой крови, я вознесен на небеса лишь за одно-единственное доброе дело…
Я попытался сесть, но голова закружилась с такой силой, что чуть не вывернуло. Я поспешно улегся назад. Подумал: нет, это не рай. Я не спец по раю, но почему-то уверен, что в раю не должно тошнить. Сквозь прищуренные веки увидел, что огромное и яркое — это и впрямь небо. Пахло не химией и не затхлым подземным воздухом, а свежестью, травой, цветами и сиренью.
На меня упала тень.
— Тим… — позвал голос. — Услышь меня.
Я все-таки открыл глаза. Лежал я на траве, а над головой, заслоняя солнце, возвышался Кирилл. Из-за солнца над его макушкой горел красноватый нимб… Или кровавая корона. Лицо в тени, не разглядеть.
— Прости за испытание, — сказал он, причем голос звучал совсем не по-детски. — Это был необходимый этап твоего развития.
— Какого развития? — прохрипел я. В горле пересохло.
Показалось, что это не Кирилл, а Падший собственной персоной нависает надо мной, притворяясь ребенком. В ушах тихонько пищало.
— Того же, что и я когда-то прошел… в подземельях Царства, о котором люди забыли десять тысяч лет назад.
Что он мелет?
Я прошептал:
— Ты — Падший? Это твое человеческое тело?
Кирилл покачал головой, и солнечные искры вспыхнули в светлых волосах. Все-таки не кровавая корона, а нимб…
— Нет, — сказал он. — Я тот, кто казнил его на Спиральном Кургане.
Глава 10. Праотец
— Я тот, кто казнил Падшего на Спиральном Кургане…
Голос звучит оглушительно громко, будто мне в уши засунули по громкоговорителю. Восьмилетний пацан передо мной расплывается, как мираж, качается туда-сюда, усмехаясь, лицо то растягивается в широченной ехидной улыбке, то вытягивается в неестественном удивлении, почти отчаянии.
— …я тот… кто… казнил…
Мальчишка
Я хочу крикнуть: “Врешь ты, шкет! Салага зеленая! Я тебя спас из подземелья!” Но не могу раскрыть рта — губы слиплись намертво, как у Нео на допросе у агентов Матрицы. На меня опускается непроницаемая тьма. И тишина.
Прошло, как мне показалось, меньше минуты, и я очнулся в полутемном помещении на чем-то очень мягком. Понадобилось какое-то время, чтобы сообразить: помещение — это внутренность круглого шатра — или юрты — со стенами из войлока, а я возлежу на нескольких матрасах на полу и груде подушек под тонким пледом. Пол устелен разномастными коврами.
Сколько я здесь валяюсь? Очевидно, дольше минуты. Что-то подсказывало, что даже дольше суток.
Отравление ядовитыми газами в подземелье оказалось нешуточным и имело последствия. В теле поселилась отвратительная слабость. Я поднял руку — она мелко дрожала.
Немного вернулась память. Я вспомнил, как меня мутило, а мускулы сводило судорогой. Кто-то делал мне уколы. В голове роились видения и кошмары, неприятные и бессмысленные. Я то проваливался в беспамятство, но выныривал из него, чтобы поблевать желчью в тазик. А иногда и мимо. Кто-то меня придерживал…
Сейчас тошноты и головокружения не было. Лишь слабость. И то хорошо.
Возле меня торчал хромированный медицинский штатив с висящим на нем перевернутым флаконом. Из флакона прозрачная жидкость капала в трубку, которая оканчивалась иглой в моей локтевой вене. У моей постели почему-то лежала моя старая добрая бита, разрисованная Владой.
Зачем ее здесь положили?
В шатре, кроме меня, людей не оказалось. Я лежал, разглядывая его внутреннее убранство. У стен громоздились кучи одеял, мешки и складные походные стульчики. Уголок, где я прохлаждался, отгораживала ширма из цветастой ткани, но ширму сейчас отодвинули в сторону.
Я попытался приподняться, но мало что получилось. Слабость была просто колоссальная. Потянулся к бите, с усилием пододвинул ее к себе. Вероятно, тот, кто положил ее рядом, предлагал доверять ему: дескать, вот тебе бита, отбивайся, если на тебя кто-нибудь нападет. Пусть это буду даже я, твой спаситель…
Когда-то я читал первый роман о Тарзане Эдгара Берроуза. В нем Тарзан спас в джунглях Джейн Портер, принес в свое гнездо на деревьях и, чтобы она не боялась, что он ее изнасилует ночью, отдал нож. Джейн, конечно, на этот джентльменский жест купилась, не подумав, что если бы Тарзан захотел ее изнасиловать, он бы это сделал, несмотря ни на какие ножи. Мужику, скакавшему без трусов по лианам и запросто душившему голыми руками леопардов и горилл, какой-то ножик не помеха.
Быть на месте Джейн мне не улыбалось, потому что неизвестно, какой Тарзан явится. Кирилл, который говорил неслыханные вещи про десять тысяч лет и казнь Падшего? Или еще кто-то?
Появилась мысль, что меня бросили здесь одного навсегда, а биту оставили, чтобы я защищался от, например, Буйных, которые могут забрести сюда в любую минуту.
В обоих случаях идея с битой дурацкая. С нынешними силами я и спичку не подниму, не то что биту. Вот если бы положили заряженный пистолет, то смысла в этом поступке было бы больше.