Тим
Шрифт:
— Эй, Тимка, брысь отсюда!
Я вздрогнул и с запозданием сообразил, что обращаются не ко мне, а к мальчишке.
— Чего? — заныл тезка.
— Там дымно. Не хочу под дымом сидеть.
— Я тоже не хочу!
Девочка, крепкая, упитанная, коротко подстриженная, уперла руки в боки.
— Ты — Ремесленник, — нравоучительным тоном, явно повторяя чьи-то слова, проговорила она, — низшая каста. А я — Балагур, высшая. Ты обязан мне уступать!
Тезка, востроносый и худенький, вопросительно посмотрел на Матерь. Та мягко сказала:
— Уступи Наташе место,
Тимка помрачнел, встал и ушел в темноту.
Наташа-Балагур сразу бухнулась на его стул и закричала вслед парнишке:
— Эй, ты куда поперся, обижака?
Анфиса-Матерь ее одернула:
— Оставь его. Он еще не привык, что вы не равны.
Я сделал шаг назад. Что за хрень? С чего это они не равны? Что за разговор о кастах?
Неожиданно Матерь обернулась и пристально посмотрела на меня… кажется, на меня. Вряд ли обычный человек способен разглядеть кого-то в потемках после того, как смотрел на огонь. Но Матерь — необычный человек. Она уже смотрела на меня так — когда я прятался за пригорком у рощи Ушедших, а вся эта орава приехала на минивэне совершать языческий обряд.
Она отвернулась, и я так и не понял, видела она меня или нет.
Если видела, то не стала приглашать к огню.
Меня здесь не держат.
Я повернулся и побрел назад, в свой шатер. Когда тебя не держат, и убегать нет смысла. Интересно и глупо устроен человек, подумал я. Одни противоречия…
Улегся на мягкое ложе. На прогулку ушли остатки сил.
Вскоре за стенами зашуршала трава, полог распахнулся, и вспыхнул свет фонаря. Зашла Матерь, шелестя длинной юбкой. Щелкнула чем-то, под потолком зажглась светодиодная лампа, которая питалась, очевидно, от аккумулятора, а аккумулятор заряжался целый день от солнечных панелей. Анфиса выключила фонарь, подошла и протянула ланч-бокс. Я сел, молча взял контейнер, открыл. Жидкий рис, почти суп, в нем плавают разваренные кусочки темного мяса неизвестного происхождения. Скорее всего, дичь.
Я достал из щели в стенке ланч-бокса пластиковую ложку и принялся торопливо поглощать еду. Оказывается, пробудился аппетит.
— Не спеши есть, — сказала Матерь своим певучим голосом. — И не спеши никуда бежать. Ты не в плену, а в гостях. Насильно здесь ни единую душеньку не держат. Переночуй, поговори с Кириллом, тогда и решишь, как дальше поступить.
— Не собирался я никуда бежать… — проворчал я.
— Вот и ладненько.
Она направилась к выходу, но в дверях остановилась. Улыбнулась:
— Все-таки ты, видимо, знак Огня, Тим. Чувствуется в тебе что-то огненное… Кстати, не забудь выключить свет на ночь: кровососы налетят — не выгонишь.
Ушла.
Я опустошил ланч-бокс, положил в него ложку и закрыл. Потянуло в сон. Я выключил свет, лег и мгновенно уснул.
Сны не снились. Давненько я так крепко не почивал. Закрыл глаза, открыл — уже утро и светло.
Повалявшись немного, встал, умылся у деревенского умывальника холодной водой. Отлил за деревом, не найдя сортира поблизости. Видимо, для пациентов лазарета для таких случаев служит горшок.
В лагере царила тишина, если не считать пения птиц
Приятно шумела река. Примерно в ее середине чернели пятнышки — утки.
Я выспался и был не прочь позавтракать. Комары вроде бы не беспокоили; чесалась лодыжка, но я не стал обращать особого внимания на такую мелочь. Слабость все еще чувствовалась, но по сравнению со вчерашним состоянием — никакого сравнения. Я сутки валялся в обмороке и, как говорится, не жрамши. Теперь организм требовал восполнить пробел. Итак, меня будут кормить?
Вернулся в шатер, не дождавшись никакого шевеления в лагере. После прохлады на берегу в шатре было тепло и уютно, несмотря на дыру в потолке.
Минут через пятнадцать я услышал шаги. В шатер вошли двое — Матерь Анфиса и Кирилл.
— Привет, Тим, — сказал шкет, усаживаясь на стул. — Я пришел рассказать тебе кое-что.
Голос был мальчишеский, но интонация и то, как он строил фразы, были неуловимо взрослыми.
— Что именно? — спросил я.
— О том, что такое Три Волны, кто такие Дети Земли и что должен делать Палач.
***
— В прежней жизни, — начал Кирилл, закрыв на несколько мгновений глаза, словно сказочник, — давным-давно, меня звали Вадхак.
Я сел на постель и оперся спиной о гору подушек. Матерь присела на матрас поблизости. Таким образом, Кирилл — или как его там? — возвышался над нами, сидя на стуле. Мы были как дети, слушающие рассказ старого дедушки.
— Это было очень, очень давно, и мне было столько же лет, сколько и тебе, Тим. Или чуть больше. Я работал подмастерьем в одной из… как бы это назвать… одной из молекулярных кузен столицы моей страны… Хм, я не помню ни одного названия… Лишь свое имя. Даже имя своей невесты не помню…
Он ненадолго задумался, снова прикрыв веки. Нельзя так притворяться, подумал я. Отчего-то была уверенность, что меня не разыгрывают; что Кирилл — точнее, Вадхак — говорит правду.
Оживленно встряла в монолог Матерь Анфиса:
— Это была Атлантида, прикинь, Тима? Или Лемурия…
У меня не было желания ничего прикидывать. Я ждал продолжения истории.
Кирилл открыл глаза и воззрился на Анфису.
— Это ваши названия, Матерь Анфиса, а не мои… то есть настоящие. Но неважно. Я был самым обычным парнем, собирался накопить на свадьбу и жениться на любимой девушке. А еще переехать ближе к морю, где застройка не такая плотная… Но грянули Три Волны, и моим планам не суждено было осуществиться.
Вероятно, выражение моего лица изменилось, поскольку Вадхак-Кирилл удовлетворенно кивнул.
— Да, именно так. Ничто не ново под Луной. Произошло почти то же самое: одни сошли с ума, другие превратились в растения, третьи стали по ночам перекидываться в страшил. А я остался тем, кем был. Из тех, кто, как и я, сохранил свою сущность, рожденных в любви, проявились со временем девять каст Детей Земли: Балагуры, Певцы, Зрячие, Лозоходцы, Мастера, Заклинатели, Охотники, Ремесленники и Сеятели. Ну а Палач оказался неприкасаемым…