Тим
Шрифт:
— Что, разонравилась тебе Лидка? Решил не связываться? Ну и правильно! У тебя жратва есть, верно? Веди! Я не Лидка, трахать себя за еду не дам, но, если настаиваешь, могу тебя самого отшпилить…
— Витя, — вспомнил я. — Чего тебе от меня надо?
Меня не удивило появление этого хмыря, которого сожрали мои родители. Меня вообще сейчас ничего не удивляло.
— Скормил меня своим предкам, да? — вместо ответа поинтересовался Витя. — Типа такая у тебя сыновья любовь? А то, что я человеком остался, а они — нет, тебя не колыхало?
— Может, и перестал.
— Ха! А как повернулось бы, если б твои предки просто сдохли? Превратились в Буйных или ушли под Музыку? Не стали Оборотнями? Как повернулось бы тогда, как думаешь, а? Стал бы ты Палачом?
Я хотел сказать, что стал бы Палачом в любом случае, что это судьба. Но в итоге пожал плечами. Есть ли судьба — это большой вопрос.
— Если бы я не стал Палачом, кто-нибудь другой стал бы, — ответил я. — Какой-нибудь Вася Пупкин.
Витя расхохотался.
— Повезло же этому Васе, бля!
— Да, повезло.
Я отвернулся от Вити… или собственного глюка? Как бы то ни было, я избавил теоретического Васю от сомнительной чести быть Палачом… Хоть какое-то доброе дело сделал! Смешно. Этот возможный Вася наверняка уже склеил бы ласты.
— Дебил ты, Тимка! — донесся до меня голос Вити.
Я не рассердился. Даже не взглянул на него, поглощенный своими мыслями. Буркнул:
— Что ты хочешь мне доказать?
Мне ответил совсем другой голос — мягкий, бархатный, учительский.
— Что апокалипсис был задуман и осуществлен разумной волей. Страшной и неумолимой. И ничего не произошло случайно. И те, кто остался, не простые люди. Достойные.
Я обернулся и увидел Пастыря Степана. Он сидел рядом прямо на мелкой гальке в своем модном приталенном пальто, несмотря на жаркий вечер. Он тепло мне улыбнулся.
— Поэтому я собираю Выживших, понимаешь? Мы не должны бродить сами по себе. Будем искать других выживших. Создадим коммуну. И будем ждать Великий день.
— Не будет никакого Великого дня, — возразил я.
— Как? — удивился Степан. — А летнее солнцестояние? Именно тогда ты и должен будешь казнить Падшего на Спиральном Кургане.
— Нет, — прошептал я. Вцепился скрюченным пальцами в песок возле себя. — Не будет этого…
— Почему? Это твоя обязанность! Ты должен помогать Детям Земли унаследовать нашу планету. Иначе за что ты меня убил? Намекаешь, что моя смерть не имеет смысла?
— Я не знаю…
— Ну так пора бы задуматься. Крепко задуматься. Я-то был уверен, что это не зомбиапокалипсис, не вирусоапокалипсис, не еще какой-нибудь говноапокалипсис, а самый настоящий Судный день! Последний шанс для выживших умерить гордыню, победить невежество, склониться перед тем, кому обязан своим существованием! А на Детей Земли смотрел как на язычников глупых, что телепатией увлеклись! Как на больных с посттравматическим синдромом. Я был против. А ты меня остановил. Значит, выбрал сторону?
—
— Падший против Праотцов, значит, против тебя. Так убей же его! В чем проблема? Любовью, что ли, к своей жертве воспылал?
Я заорал:
— Уйди! При чем тут любовь?!
И швырнул в Степана полную горсть песка. Но Пастыря рядом уже не было.
— Любовь — это важно, — проговорил голос с другой стороны. Я оглянулся и воззрился на Борю. Он был все такой же узкоплечий, с большой головой в вязаной шапочке, свитере с широким горлом, штанах милитари с накладными карманами, каким я его помнил с нашей первой и единственной встречи возле электростанции. С черной бородкой, в круглых очках.
— Был один-единственный случай, когда моя Анютка в любви призналась, — продолжил он. — Я записал это видео на телефон. Она у меня больше человек дела… была. Сюсюкать не любила. Теперь смотрю, когда хандра нападает. — Он вздохнул. — Раньше ради нее жил, а сейчас — ради правды. Всегда надо жить ради чего-то, что больше тебя, Тим. Ради любви, например. Или науки. Если живешь только ради себя, то смысла у жизни вовсе нет.
— Я это уже понял, Боря, — пробормотал я. — Только за меня уже решили, ради чего я должен жить. Разве это правильно?
— Не знаю. А что тут такого особенного, если за тебя решили?
— Может, я сам хотел за себя решать!
— И что бы ты решил?
Я замер, не зная, что сказать. Я собирался поступить на финансовый и дальше жить как все обычные люди. Но ведь это тоже не было бы моим собственным решением. Так полагается делать в обществе: куда-то поступать, а потом жить как все обычные люди. Однако случился апокалипсис; в любом случае ничего с финансовым институтом и обычной жизнью не вышло бы.
— Дашь совет? — тихо спросил я. Боря мне всегда нравился.
Он кивнул, сверкнул стеклами очков.
— Дам. Живи ради любви.
— А если… а если я не могу ради любви? Если я только и гожусь, чтобы убивать? Или приносить смерть? Вот ты — ты ведь тоже из-за меня погиб!
— Не гони, — отмахнулся Боря. — Я не из-за тебя погиб. Ты просто был рядом.
Талант у меня такой, подумал я. Все, кто рядом, умирают. Но промолчал.
— Время такое сейчас, — вздохнул Боря, обнял колени, уставился на горизонт. — Все погибают… А ты решил, что из-за тебя все.
— Я — Палач! — вырвалось у меня. — Для меня даже любовь… будто казнь.
— Ты не палач. Ты просто мальчик, который оказался в чудовищных условиях. Все остальное тебе навязано. Ты можешь выбирать.
— Что выбирать?
Боря рассмеялся:
— Да все, что угодно! Свою жизнь в первую очередь. Как тебе провести досуг перед смертью. Смысл жизни можешь выбрать. Но выбрав один раз — держись этого выбора всегда.
— Получается, смысл жизни заключается в том, чтобы выбрать один раз дорогу и ехать по ней потом всегда, никуда не сворачивая?